Сидя безвылазно в замке, а чаще всего в своих покоях, девушка постепенно теряла ощущение реальности, все больше погружаясь в таинственный мир фантазий. Ей грезился невиданный остров, скрытый высоко в поднебесье, омываемый не то потоками воздушного эфира, не то бурными морскими волнами, на котором высилась сказочная, крепость необыкновенной красоты и величия, с десятками разнокалиберных башен, готическими фасадами, подобными зарисовкам Рериха, и орнаментальными витражными оконными проемами. И только одна башня уходила ввысь дальше других, более приземистых, башенок, почти скрываясь даже от самых пронзительных глаз. А в ее единственной светлице смиренно сидит она, Флорентина, покойно сложив руки на коленях и устремив прямой взор в решетчатое окно. Совершенно одинокая и всеми покинутая.
Подобным печальным мыслям предавалась Флорентина, сидя у камина и вытянув тонкие ножки поближе к живительному огню. Этот образ затворницы на странном неведомом острове был навеян книгами и древними балладами старой няни, которые она любила нараспев рассказывать долгими зимними вечерами маленькой Флорентине. Но время ушло, девочка уже выросла, отчего няня — а может, причиной этому послужил приказ maman? — почти никогда не заходила к Флорентине, ограничиваясь скупыми приветствиями и встречами в столовой. Вспомнив о милой доброй няне, девушка чуть покачала головой. Как стара и немощна она стала! Слуги поговаривали, что недалек тот час, когда дух ее обретет свободу и устремится навстречу Богу. Но это были слишком страшные мысли, чтобы углубляться в них, к тому же неизвестно, куда они приведут в се нынешнем беспокойном состоянии. За витражным окном с новой силой взвыл ветер, где-то с ужасающим стуком загрохотала крыша: приближалась буря. По мокрым аллеям в сумбурном порыве летели сырые осенние листья, безжалостно сорванные с деревьев и с шумом разметавшиеся под очередным шквалом ветра.
В груди девушки снова что-то сдавило и отчаянно заскребло острыми коготками; она прижала кружевной платок к бледным до синевы губам и судорожно зашлась хриплым кашлем. Огонь бросал отсвет на ее искривленные страданием черты, вырисовывая мрачный изгиб рта и болезненные голубые прожилки у висков. Юное лицо было так же беззащитно прекрасно, как и яркий лихорадочный блеск ее глаз: сама одухотворенная невинность здесь сочеталась с безграничной мудростью. Обессиленная и измученная, Флорентина, обмякнув в кресле тряпичной куклой, не могла отвести взор от вечной дикой пляски огня, а ее скачущие мысли, точно эти огненные всполохи, причудливо смешались, оставив лишь ощущение бренности всего хоть сколько-нибудь живого, даже насквозь промокших грязных осенних листьев, истерзанных яростными порывами ветра и безжалостно развеянных по оцепеневшему парку.