Я почувствовал легкое смущение, представив последствия своего приказа, но времени выправлять положение не было.
Из перехода я выскочил в полной уверенности, что уже опоздал.
Нет, как ни странно, мальчик далеко не ушел. Стоял, чуть покачиваясь, метрах в ста. Вот это сопротивляемость! Зов звучал с такой силой, что казалось странным, почему редкие прохожие не пускаются в пляс, почему троллейбусы не сворачивают с проспекта, не врываются в подворотню, навстречу сладостной судьбе…
Мальчик оглянулся. Кажется, посмотрел на меня. И быстро пошел вперед.
Все, сломался.
Я двинулся следом, лихорадочно решая, что буду делать.
Стоило бы дождаться бригады – им ехать минут десять, не больше.
Но как-то нехорошо выйдет – для мальчика.
Жалость – штука опасная. Сегодня я поддавался ей дважды.
Вначале в метро, истратив заряд амулета на бесплодную попытку сбить черный вихрь.
А теперь снова – двинувшись вслед за мальчиком.
Много лет назад мне сказали фразу, с которой я никак не хотел соглашаться. Не соглашаюсь и до сих пор, хотя уж сколько раз убеждался в ее правоте.
«Благо общее и благо конкретное редко встречаются вместе…»
Да, я понимаю. Это правда.
Но, наверное, есть такая правда, которая хуже лжи.
Я побежал навстречу Зову. Я слышал его, наверняка, не так, как слышал мальчик. Для него призыв был манящей, чарующей мелодией, лишающей воли и сил. Для меня, наоборот, будоражащим кровь набатом.
Будоражащим кровь…
Тело, над которым я издевался неделю, бунтовало. Мне хотелось пить – не воды – я способен без всякого вреда утолить жажду грязным городским снегом, не спиртного – шкалик с поганой сивухой был под рукой, и тоже не принес бы мне вреда.
Мне хотелось крови.
И не свиной, не коровьей, а именно человеческой.
Будь проклята охота…
«Ты должен пройти через это, – сказал шеф. – Пять лет в аналитическом отделе – многовато, не находишь?»
Не знаю, может и многовато, но мне нравится.
В конце концов сам шеф уже больше ста лет оперативной работой не занимается.
Я пробежал мимо светящихся витрин, уставленных поддельной гжелью, заполненных бутафорской едой. Мимо, по проспекту, неслись машины, шли редкие прохожие. Это тоже было подделкой, иллюзией, одной из граней мира, единственной, доступной для людей.
Хорошо, что я не человек.
Не прерывая бега, я вызвал сумрак.
Мир вздохнул, расступаясь. Будто ударили по мне со спины аэродромные прожекторы, высекая длинную тонкую тень. Тень клубилась и обретала объем, тень тянула в себя – в пространство, где вообще нет теней. Тень отрывалась от грязного асфальта, вставала, пружинила – будто столб тяжелого дыма. Тень бежала передо мной…