Кинжал без плаща (Байков, Леонидов) - страница 6

– Ого-го! – присвистнул Горелов.

– Вот он! – торжествовал Алан. – Силурус! Я же говорил! Оклеветанный неверием, оскорбленный сомнением, не понятый современниками – я все же был прав! И что, Лека, разве такой красавец не в силах утащить утку?! Да ему хоть барана дай – утащит под корягу!

– Или… мальчика… – холодея от той опасности, которой подвергался здесь Мирон Леонардович, прошептал Лордик. – Алан, ты должен был мне сказать в первый же день…

– Да нормально, Лордик! Твой сын купается на протоке, а сомы не любят проточную воду… Хотя… Судя по размерам, Силурус все время должен быть голоден… Может, он от голода и днем выйдет охотиться…

– Все! – подвел итог Лека. – И спорить не о чем! Хана твоему Силурусу, а нам всем доброй ушицы…

Он открыл кастрюлю, источавшую сладковатый запах перекисающей еды, и стал ломать моченый в бульоне хлеб, кусок за куском отправляя по воде. В призрачном свете фонарика их рваные остовы нарушали гармонию спящей природы, идеальную ровность поверхности омута.

– В тихом омуте – черти водятся! – посетовал Алан. – По правде сказать, Лордик, я в первый раз вижу Силуруса вблизи! По плескам ведь не определишь… А то, и правда, Мирона и на протоку бы не выпустил…

Они тихо вращались, влекомые неведомыми круговыми слабыми течениями, посреди безобразия плавучего хлеба, по охотничьи собранные.

– Вот вам и романтика странствий! – улыбнулся Лека.

– Я соглашусь с тобой, – кивнул Алан. – Но не с тем, что ты имел в виду! Романтика – совсем не то, что видят в ней наши глупые женщины – когда много роз, кофе в постель – или лучше в чашку – ресторации, ассигнации… На самом деле, Лека, это не романтика, а пошлость в квадрате! Лунный свет, тихая музыка – отвратительно пошлы!

– Хм… а что же тогда романтично, по-твоему?

– Философия романтики – в ее трагичности. Подлинный романтизм – это ореол трагедии и обреченности. Белый офицер, прощающийся с любимой на перронах гражданской войны – это вечный романтический сюжет, вечное поле для романсов и сонетов! А современный мажор, из ресторана везущий на «чайке» девушку домой слушать Чайковского и смотреть с балкона в бинокль на Луну – это дерьмо. То есть, может быть, не дерьмо, простая проза жизни – но нет… не поэзия…

– Че-то ты заболтался уже, писатель! – хмыкнул Лека. – Белый офицер ему… Помягчели времена-то для вас, шелкоперов, прежде ты бы не стал вспоминать белого офицера в обществе офицера КГБ!

– Я это не в смысле апологетики Белой армии! – сдал на попятный Григорян. – Победив, Белая армия стала бы пошлостью уже не в квадрате, а в кубе… Я почему говорю про романтику – вот здесь и сейчас – не потому что ночь ароматна и пахнет дымом, банькой, сеном, детством… Я говорю – романтизм в Силурусе, одиноком старом соме, против которого вышли трое жестоких истребителей, вооруженных всей технической и интеллектуальной мощью ХХ века! Старый сом, живущий по законам доисторического времени, когда не появлялись еще даже рисунки на стенах пещер, гость из Силура – Силурус – обречен перед нами и в этом прекрасен. Если бы он поймал мальчика из деревни – он был бы мерзкой хладнокровной гадиной и не больше того. Но вышли мы – и симпатии верхнего наблюдателя на его стороне: Божественный романтизм именно в этом: