Видно, он допустил, позволил себе какой-то молящий жест, не удержался, потому что она сказала:
- Да-да, и не спорьте! Сами знаете, и вы бы туда же, дай только вам волю.
Она улыбалась; она смеялась над ним, как-то странно, с каким-то вызовом, как бы отстраняя, отталкивая, удерживая на расстоянии.
- Ну а нам, - она прибавила, - нам, женщинам, только одно и нужно: покой.
Ну что на такое ответишь. Она его к стенке прижала, она почти издевалась:
- Вы, конечно, в этом видите эгоизм? Удалось ответить твердо, не без достоинства:
- Простите, но тут я не совсем верю в вавту искренность. Она засмеялась странно:
- Может, я и не искренна. Не знаю.
Нависло молчанье. Ах, не надо было так говорить! Вот же она, кажется, приоткрыла какую-то дверцу - и сразу захлопнула. Теперь вот сидим, не глядя друг другу в глаза. И заговорила она только затем, чтобы переменить тему:
- Вы, кстати, в серебре понимаете?
- Разве что так, слегка. Она встала, улыбаясь:
- Я вам никогда не показывала?
Открыла шкаф, вынула застланную изнутри ватой коробку и, слой за слоем разоблачив, поднесла под свет лампы:
- Собственно, вы и не могли его видеть, с самой войны было в банке. Только что забрала.
- Красивая вещь, - повертел в руках тяжелое, плоское блюдо.
- Считается, что эпохи Якова. Тщательно его осмотрел.
- Да. Думаю, очень ценное.
- Уж наверно. Тетушкино. На свадьбу мне подарила.
И задумчиво поставила блюдо на стол. Оно между ними стояло. Потом она сказала, не то чтобы грустно, а с тихим каким-то недоумением, будто сама себе:
- Странно, удивительно, как подумаешь, вот я жива еще, и блюдо стоит себе целехонькое. Будто из иной цивилизации откопали.
Промолчал. Боялся неловким словом спугнуть, оскорбить ее чувства. Опять она заговорила:
- Кажется, есть модная такая теория, будто старые люди должны наслаждаться жизнью и вести себя как молодые. Будто бы не должно быть никакого различия. Пусть одеваются так же, и разговаривают, и вовсю стараются так же выглядеть.
Помолчала, вгляделась в густую тень.
- Ну, а я думаю, что счастье создано для молодых. Старым остаются воспоминания.
И так она в эту минуту была хороша, и так хотелось ее оборвать, и спорить, доказывать, что вовсе она не старая, она молодая - она будет молодая всегда. Но как вдруг выговоришь такое. Сидел и молчал, завороженный, - до того был у нее удивительный тон. Как пророческий, как сквозь дрему:
- По-моему, если кто был очень, очень счастлив когда-то - прочее все не в счет. - И через секунду добавила, как бы думая все о том же: - А жаль, что вы с Ричардом друг друга не знали. У вас, по-моему, нашлось бы много общего.