Со вздохом Авад ибн Бассам посмотрел на уложенные рядами тела – кого-то прикрыли обрезком ковра, кого-то – чужаков большей частью – нет, и оскаленные, застывшие в крике лица безжалостно высвечивало солнце. В каменистую промоину на задах становища стаскивали труп за трупом – мужчин, женщин, детей. Кто-то орал: мол, врагов нужно бросить на съедение волкам и шакалам, но ибн Бассам воспротивился. Теперь нет ни врагов, ни своих – есть только мертвые тела, нуждающиеся в человеческом погребении. Так он сказал. Такова была мудрость, завещанная ему отцом: не отступай от заповедей людей и всегда отдай человеку человеческое.
Ибн Бассам старался не смотреть вправо. Между длинными ковровыми свертками – слева Хайфа, справа веселушка-хохотушка Суха, лежал сверток покороче. Над ним, раскачиваясь взад-вперед и тихо подвывая, сидела Фиряль. Покрывало сползло, открывая тронутые сединой волосы. Незаплетенные пряди трепал равномерно свистящий ветер.
Авад отвернулся. Он сам нарек малыша – Омейр, долгожитель. А мальчик и седьмой весны не увидел, вон как судьба распорядилась. У Фиряль уже половины зубов не было – понятное дело, старшей жене было уже далеко за тридцать – и сына она рожала тяжело, долго потом в горячке лежала. Авад думал уж еще одну жену сватать – но нет, крепко сбитая, сильная Фиряль выжила. Даже грудью сына откормила. Но и он, и жена знали – больше у них детей не будет. Куда уж, скоро совсем старухой станет.
Сморгнув – не хватало еще слезу пустить, – Авад вздохнул. Начертал калам, как судил Всевышний, что тут говорить. Жалко мальчика, смышленый был. А жену молодую взять придется, это теперь дело решенное.
– Видишь кого?
– Н-нет, отец, – стуча зубами, отозвался Нуман.
И стал судорожно запахивать великоватый, с плеча Антары, бурнус.
Сверху, шурша щебенкой, стащили еще два трупа. Оба из нападавших.
– Это не кайсы.
Авад аж вздрогнул, до того тихо подошел старый Рашад.
– Ты воистину прав, о шейх, – почтительно отозвался он.
– Это фарисы. И на всех – один и тот же знак.
Старик медленно погладил пятнистой от возраста рукой бороду. Про знак они говорить не стали – чтобы не приваживать зла. Да и что тут было говорить, все и так ясно.
Разорив Ятриб, карматы взяли такую добычу, что им не хватило верблюдов – золото вывезти. Они ободрали золотые пластины с купола Джума-масджид, выломали золотые решетки в махсуре – рассказывали, что трофеи заставили нести самых знатных пленников из числа хашимитов, потомков Али, мир ему. На награбленное в Ятрибе золото карматы могли нанять и вооружить хоть тысячу фарисов. И натравить их на кого угодно.