Наконец, самийа справился с новообретенным дыханием, и его грудь перестала ходить ходуном. Глаза сморгнули. Рот закрылся. Пальцы разжались – и стали совершенно сознательно ощупывать горло. Глаза снова сморгнули, и в них появилось осмысленное выражение – беспокойство. По тому, как нерегиль изгибает спину и водит лопатками, аль-Амин понял – проверяет. Там ведь тоже была рана.
– Ффуухх… – Существо совсем по-человечески облегченно вздохнуло.
Расслабив руки, Тарик уперся ими в камень своего… надгробия?.. и помотал головой. А потом поднял лицо и – увидел аль-Амина.
Сморгнул. Медленно повернулся всем телом и спустил ноги с камня. Мухаммад заметил, что обуви на нерегиле нет. Тот встал. Выпрямился.
Аль-Амин непроизвольно попятился. И, почему-то погрозив пальцем, крикнул:
– Я, Мухаммад аль-Амин, волей Всевышнего халиф аш-Шарийа!..
А дальше – дальше все вспыхнуло. Режущим, белым, как молния, светом, от которого смерклось в голове.
Падая в черноту, аль-Амин успел в ужасе увидеть, что нависшее над ним существо раскрывает огромные, невозможные, пылающие крылья – и скалит острые мелкие зубы.
Последним воспоминанием стало пронзительное чувство унижения – он все-таки пустил в штанину струю. И снова ужас, хотя испугаться еще сильнее было невозможно.
Существо вперилось в него жутким, нездешним взглядом, по-змеиному прошипело: Прочь!!! – и исчезло. В обморочной, гулкой тьме, в которую аль-Амин провалился с жалобным, горестным воплем.
* * *
Тот же самый час на поверхности
Когда камень вздрогнул и страшно скрежетнул в первый раз, Джавед подумал – неужто так змей лезет? Какая махина, вот нажрал брюхо, Мухсин трясется!
Скалы гулко встряхнулись снова. Черное, неровное по краям жерло пещеры оставалось безжизненным.
Привязанные к столбам пленники бесполезно, глупо дергались в веревках и орали на разные голоса. Двое ханьцев, кипчак и ханетта голосили на своих наречиях. Ничего не разобрать, конечно – ни фарси, ни ашшари невольники не знали. Вон, один даже ноги сумел выпростать – так пятками колотился об дерево. А баба, кстати, стояла молча – только в небо смотрела. Мокрое лицо блестело под скудным солнцем. Обычно, кстати, бабы орали до хрипоты, крутили патлатыми башками и пытались в ночь перед жертвоприношением залучить кого-нибудь между ног – все надеялись, что попользуют и пощадят. Молодцы пользовали их нещадно, но Джавед таких игр не одобрял – аждахаку, по обычаю, вообще девственниц положено приводить. Целку достать, конечно, не получалось – но все равно, надо же иметь уважение и к змею, и к жертве. Незачем макать свое в чужое – назначили аждахаку, так пусть он и получает все в целости и сохранности.