Федюшка между тем наблюдал за «новичком», Гришей, которому теперь приходилось расстаться с ними и идти своей дорогой. Он не завидовал ему. В свои восемнадцать лет он имел трезвое представление о жизни.
— Теперь ты опять будешь один, — начал он суровым голосом, добродушно глядя на Гришу.
Гриша покорно кивнул головой:
— Да, братец, я буду один.
— Придется, пожалуй, немного померзнуть.
Гриша улыбнулся:
— Придется померзнуть, братец, что поделаешь?
— И голодать частенько придется, парень.
Гриша насупился.
— Придется, может быть, и голодать.
— Ты только истопчешь свои сапоги, и не миновать тебе рук жандармов, парень. Попомни мое слово!
Гриша долгим вопросительным взглядом посмотрел на худое, старообразное лицо парня, которому черный пушок на щеках придавал какой-то нелепый вид.
— Ты что же, чужой беде радуешься? Мало с тебя твоей собственной? Таскаешься тут с этими людьми, а ведь твои отец с матерью — рукой подать отсюда.
— Не суйся не в свое дело, — упрямо ответил Федюшка. — Раз я радуюсь, то радуюсь. Да я вовсе и не радуюсь. Кто станет радоваться, когда каштан падает с дерева и кожура у него лопается? Ведь, как говорится, каштану все равно суждено упасть, а кожуре лопнуть, так уж оно бывает…
Отто Вильд, который понимал по-русски гораздо лучше, чем говорил, переводил взгляд с одного на другого.
— Почему бы ему, собственно, не пробраться? — сказал он наконец примиряюще, произнося вместо «почему» — «почем». — Если повезет, то проберется.
Бросая в огонь одну за другой еловые шишки, Федюшка думал.
Почему он считает, что пробраться сквозь фронт — это удача? Глупая штука — жизнь! Будь он, Федюшка, поумнее, давно бы повесился. Все только и надеются на то, что наступит мир. А что он даст, этот мир? Все ту же старую, унылую жизнь. Этот человек считает за счастье пробраться сквозь фронт. А там ему пожалуют три недели отпуска и, только он успеет отдышаться возле жены и ребенка, его опять заберут. Конечно, его опять заберут. Пожалуйте, в ружье!.. И когда он войдет во вкус и поймет, как хорошо живется дома, после того как он отмахал сотни верст по грязи и, мучимый страхом, голодом, жаждой, недосыпая, сбиваясь с пути, узнал почем фунт лиха, — после всего этого его угробят в первом же бою, ибо несчастье сделало его нерасторопным и неловким. А я, Федюшка, баранья башка, еще дразню его.
И он еще раз взглянул на Гришу, как бы желая запечатлеть его лицо — эти выдающиеся скулы, узкие голубые глаза, пепельного цвета круглую бороду. Потом сунул руку в карман и протянул Грише драгоценность — полную коробку спичек.