Когда объявили взлет, соседка вернулась на свое место и зависла над креслом на полуфутовой высоте, продолжая разговор с мужчиной. Я особо не вслушивался, но, кажется, он называл ее Бекки — добропорядочное, милое имя, под стать ее заразительной, почти ребяческой восторженности.
Самолет взлетел, и все шло, как должно быть, пока женщина не тронула меня за рукав и не произнесла, указав на мужчину, с которым раньше разговаривала.
— Послушайте-ка, — сказала она, — видите этого человека в первом ряду?
Тут она окликнула его по имени — Эрик, если не ошибаюсь, — а мужчина обернулся и помахал ей.
— Понимаете, это мой муж, и я хочу спросить, не могли бы вы поменяться местами, чтобы мы с ним могли сесть рядом.
— Э-э-э, вообще-то… — сказал я, и ее лицо моментально ожесточилось. Она оборвала меня:
— Что? Вы что-то имеете против?
— Вообще-то, — сказал я, — в обычной ситуации я бы с удовольствием поменялся, но ваш муж сидит у переборки, а я это место просто ненавижу.
— Он у пере… как вы сказали?
— Места у переборки, — пояснил я. — Так называется этот первый ряд.
— Послушайте, — сказала она. — Я прошу вас пересесть не потому, что его место плохое. Я прошу вас пересесть, потому что мы муж и жена. И ткнула пальцем в свое обручальное кольцо, а когда я вытянул шею, чтобы рассмотреть его получше, отдернула руку:
— Ладно, хватит. Забудьте.
Все равно как захлопнула дверь прямо у меня перед носом. Да еще и, как мне показалось, безо всякой вины с моей стороны. На этом все бы так и оставить, но я попытался ее урезонить.
— Лететь всего полтора часа, — сказал я, намекая, что в широкой исторической перспективе это не самая долгая разлука с мужем. — В смысле, не посадят же его в тюрьму сразу после того, как мы приземлимся в Рэли?
— Нет, его не посадят в тюрьму, — сказала она, нарочно сорвавшись на визг — меня передразнивала.
— Поймите, — сказал я, — с ребенком я бы поменялся.
— Да уж конечно, — пробурчала она, затыкая мне рот. И, задрав нос, злобно уставилась в иллюминатор.
Соседка подумала, что у меня вредный характер — дескать, я из тех, кто ни за что никому одолжения не сделает. Но она была неправа. Я просто предпочитаю, чтобы инициатива с одолжением исходила от меня самого, чтобы я чувствовал себя великодушным человеком, а не слабаком, которого схватили за горло. «Ну и ладно, — сказал я себе. — Пусть дуется, сколько хочет».
Эрик перестал махать рукой и сделал знак мне.
— Моя жена, — произнес он одними губами. — Мне нужна моя жена.
Я легонько тронул соседку за плечо — другого выхода не было.
— Не прикасайтесь ко мне, — прошипела она, точно я ее ударил.