«Страсти Христовы» — это 127 минут живого страдания, когда запекается сердце. Ничего сакрального, все натурально. Не хлеб и вино, а кровь и плоть. Мясо, которое рвут, кости, которые ломают, суставы, которые выкручивают с треском. Не иконописный лик — кровавое месиво вместо человеческого лица. Гибсон обходится с публикой, как с Фомой неверующим. Вложи персты в Его раны, вздрогни от каждого удара, пойми хоть на капельку, хоть на крошечку, какие страдания Он вынес. Ты думаешь, Христос — это красивые слова? Христос — это боль. Тонны боли.
Когда Иисуса истязает, нет, «истязает» — слишком литературное слово, рвет в клочья бешеное солдатское зверье, а ты, сидя в зале, не знаешь, кому молиться, чтобы это наконец прекратилось, перед Его плывущим взором, в толпе, медленно проходит сатана, неся на руках омерзительного, старчески сморщенного карлика. Передразнивая будущих безбровых мадонн с лицами, как очищенные пасхальные яички, он (вернее, она) спрашивает без слов: вот за это Ты хочешь принять смертные муки? За красивую легенду, за кормушку для будущих первосвященников, за фрески Микеланджело, за фильм Пазолини? А стоят ли они такой жертвы? Стоят ли Тициан, Джотто, Рафаэль, Пазолини, Скорсезе, Гибсон и все эти неведомые люди, которые будут жить через неведомые века и тысячелетия, того, что здесь и сейчас рвут плетьми твою живую, теплую кожу? Мы все сказали бы «нет». Он один сказал «да». Без слов.
Фильм идет на двух языках — арамейском и латыни, с субтитрами, которые, в сущности, не нужны. Россию даже близко нельзя считать религиозной страной (потому что религиозность определяется не пышностью патриарших риз), так же трудно назвать ее страной образованной, но уж «Мастера и Маргариту», по меньшей мере, читали все. Булгаковский роман для нескольких поколений был Библией, сам Булгаков — пятым евангелистом, и его апокрифы навсегда приобрели для нас законный статус. Будучи давно знакомыми с первосвященником и прокуратором, теперь мы можем сравнить их с Каиафой и Пилатом у Гибсона, заметив удивленно, что они будто бы поменялись своей значимостью. Лопоухий бритоголовый Пилат проходит по обочине фильма. Первосвященник, с его пронзительным тяжелым взглядом, «книжным» лицом, пышными сединами и благородной статью, выдвигается на передний план. Он не будет гулять с Христом рука об руку по лунной дороге, но притормозит своего осла, когда Распятый прошелестит: «Прости им, ибо не ведают, что творят…» О чем-то крепко задумается Каиафа. Впрочем, кому от этого легче? Может быть, Ему, но не нам.