Я встряхнулся, схватил трубку и принялся судорожно набирать номера, сначала — их семейный, потом — на Обручева. И, разумеется, безуспешно. Раз в микрофоне что-то хрястнуло, заставив меня встрепенуться мгновенной напрасной радостью, — очевидно, то были случайные помехи на линии. Потом меня обуяла лихорадочная жажда действия. Я вскочил, быстро собрал кейс и понесся к выходу.
По пути завернул в приемную шефа. Очевидно, вид у меня, как сказал бы Хрюн Моржов, внушал: глаза Леночки распахнулись в тревожном вопросе.
— Там еще гости, — кивнула она на дверь.
— Пусть, — сказал я, — просто передашь потом, что я ушел. И наверное, задержусь завтра.
— Что-нибудь случилось?
— Пока не знаю, — буркнул я и зачем-то невразумительно добавил: — Еду выяснять.
Выяснять? Что я мог выяснить? Начал я с Обручева. Добирался долго. Тягуче тащился в пробке, запрудившей центр; выбрался, чтобы затесаться в другую — уже на Ленинском; рискованно, корчась от напряжения и собственной смелости, втискивался в редкие просветы в потоке, кого-то обгоняя, кого-то подрезая — наверняка не одно убойное проклятие сыпалось мне вслед. И зачем? Я не сомневался в душе, что будет так: поднимусь, стану жать и жать на звонок, вслушиваясь в мелодичный перезвон, подергаю дверь, потопчусь на площадке и уйду несолоно хлебавши.
Так оно и вышло. Я посидел в машине и, немного остыв от своего ухарского марш-броска и задним числом испугавшись, двинулся на Мичуринский, где располагался их с Милой семейный очаг. Теперь я вел себя образцово — здесь уже двигалось много грузовиков, и всякая резвость была чревата непредсказуемым исходом. Моя «девятка» тащилась почти пешим ходом: трогалась и спотыкалась, замирала в густом рое автомобилей, потом опять дергалась и подолгу простаивала у светофоров. Та еще езда — изнуряющая, изматывающая, но неожиданно она ощутимо разрядила мое душевное напряжение и позволила здраво поразмыслить: я, кажется, придумал, как действовать на Мичуринском.
Выйдя из лифта, я не стал толкаться к Аркиным, а сразу же направился к двери напротив и надавил на кнопку звонка. Послышались неспешные шаги, потом затишье: меня явно изучали в глазок. Я встал так, чтобы можно было хорошо разглядеть лицо, и заговорил:
— Майя Гаевна, это друг Бориса и Милы. Помните, мы с вами у них встречались?
Щелкнул замок, клацнула цепочка. Дверь широко открылась, явив добро улыбающуюся старую женщину — видимо, ровесницу мамы — в вылинявшем, некогда бордовом махровом халате.
— Как же, как же, я вас узнала, — сказала она и отступила назад, приглашая войти. — Бориса нет дома, да?