Я сел и написал заявление «так сказать, в самом общем плане». Мне было ясно, что этот чертов общий план — не более чем деликатная отмашка, формальный знак уважения к просьбе коллеги. Без Милы, похоже, делу не будет дан законный ход. А звонить ей ох как не хотелось.
…Вечером дома я долго подбирался и примеривался к предстоящему разговору. Мне всегда претили семейные разборки. Собственный неудачный брачный опыт навсегда поселил в душе неимоверное отвращение к ним, тихое и глубокое. А тут надо же — разбираться в чужих домашних дрязгах! Я злился, чертыхался, увещевал себя и снова злился. И почти довел себя до белого каления, когда зазвонил телефон и спокойный голос Саши деловито вернул меня к здравому равновесию.
— Пиши, — возгласил Бекешев. — Значит, так. Первое: твой загадочный телефон числится за некоей Наталией Михайловной Боровец. Проживает на Ленинградском проспекте. Работает менеджером в турфирме «Вояж» — где-то на Шаболовке расположена, адрес найдешь сам, по справочнику. Дальше: супруг Крачковой — некто Федор Ломов. Выразительная фамилия, правда? Опасный тип. Спортсмен-тяжелоатлет. В настоящее время подвизается в ЧОПе — знаешь, что это такое? — с замечательным названием — «Оберег», вот так. До конца недели у него отгул. Запиши телефон и домашний адрес: Малая Бронная… — Он продиктовал координаты и хохотнул: — Ну как, доволен? То-то же. Фирма веников не вяжет. Ребятам в Казани уже дано задание. С утра начнут шуровать по отелям. И филиал «Универса» прощупают. Так что жди новостей — хороших и разных. И сам не делай глупостей. Будь осторожен, слышишь?
— Слышу, — сказал я.
Разговор с Сашей приятно утихомирил и одновременно подстегнул меня. Я решил, что не стану разводить никаких антимоний. Быстро набрал номер Милиного мобильника и, услышав ее голос, без экивоков заговорил:
— Пожалуйста, не дергайся. Зажми свои уязвленные чувства и выслушай внимательно. Борис пропал — в буквальном смысле пропал.
И не дав ей вымолвить ни слова, я сухо обрисовал ситуацию, сделав упор на своем походе в милицию. Очевидно, это было низко и жестоко. Мне самому стало тошно, когда ее разом осипший голос выдавил:
— Милиция? — После долгого молчания, когда я подумал было, что нас разъединили, в трубке прохрипело снова: — Ты не шутишь?
— Какие уж тут шутки, — буркнул я.
Вновь последовала пауза. Потом я уловил какой-то сдавленный всхлип и скорее угадал, чем услышал в шепоте:
— Прости, не могу говорить… Завтра… Утром приеду.
Она отключилась. Я чувствовал себя препаршиво. К выпивке я всегда был равнодушен. Но сейчас вдруг безудержно потянуло к чему-нибудь покрепче кофе. Я полез в бар, вытащил бутылку «Гжелки», откупорил и прямо из горла сделал оглушительный глоток — так что перехватило дыхание и глаза затуманились влагой.