В этот уединенный уголок дошло вдруг до меня письмо из Англии. О моем ничтожном существовании неожиданно вспомнил мистер Фрэнклин Блэк. Богатый родственник (о, как я хотела бы добавить: духовно богатый!) пишет, даже не пытаясь скрыть этого, что ему от меня что-то понадобилось. Ему пришла в голову фантазия опять воскресить скандальную историю Лунного камня, и я должна помочь ему в этом, написав рассказ обо всем, чему была свидетельницей в лондонском доме тетушки Вериндер. Мне предлагают денежное вознаграждение – со свойственным богатым людям отсутствием чуткости. Я должна опять разбередить раны, которые едва затянуло время; я должна пробудить самые мучительные воспоминания и, сделав это, считать себя вознагражденной новым терзанием – в виде чека мистера Фрэнклина.
Плоть слаба. Мне пришлось долго бороться за то, чтобы христианское смирение победило во мне греховную гордость, а самоотречение заставило согласиться на чек.
Без привычки к дневнику, сомневаюсь, – позвольте мне выразить это в самых грубых словах, – могла ли бы я честно заработать эти деньги; но с моим дневником бедная труженица (прощающая мистеру Блэку его оскорбление) заслуживает получаемую плату. Ничто не ускользнуло от меня в то время, когда я гостила у дорогой тетушки Вериндер. Все записывалось, благодаря давнишней привычке моей, изо дня в день, и все до мельчайшей подробности будет рассказано здесь. Священное уважение к истине (слава богу!) для меня выше уважения к людям. Мистер Блэк легко может изъять те места, которые покажутся ему недостаточно лестными в отношении одной особы. Он купил мое время, – но даже его щедрость не может купить мою совесть![1]
Дневник сообщает мне, что я случайно проходила мимо дома тетушки Вериндер на Монтегю-сквер, в понедельник третьего июля тысяча восемьсот сорок восьмого года.
Увидя, что ставни открыты, а шторы подняты, я почувствовала, что вежливость требует постучаться и осведомиться о хозяевах. Особа, отворившая дверь, сообщила мне, что тетушка и ее дочь (я, право, не могу назвать ее кузиной) приехали из деревни неделю назад и намерены остаться в Лондоне на некоторое время. Я тотчас поручила передать им, что не желаю их тревожить, а только хочу узнать, не могу ли быть чем-нибудь полезна. Особа, отворившая дверь, с дерзким молчанием выслушала мое поручение и оставила меня стоять в передней. Это дочь нечестивого старика по имени Беттередж, которого долго, чересчур долго терпят в семействе моей тетки. Я села в передней ждать ответа и, всегда имея при себе в сумке несколько религиозных трактатов, выбрала один, как нельзя более подходящий для особы, отворившей дверь. Передняя была грязна, стул жесткий, но блаженное сознание, что я плачу добром за зло, поставило меня выше всех таких ничтожных мелочей. Трактат этот принадлежал к целой серии брошюр, написанных для молодых женщин, на тему о греховности нарядов. Слог был набожный и очень простой, заглавие: «Словечко с вами о лентах на вашем чепчике».