Его Клио еще не пришла в себя, а Савва уже взялся за кисть. Зеленая атласная лента в рыжих волосах. Кровавый шрам на белоснежной щеке. Это буйство красок, эта изломанность и надрыв просились на холст. Он не мог удержаться от давно забытого, но вспыхнувшего с такой неистовостью желания писать.
На следующий день Стрельников продал один из набросков Амедео. Не ради себя, ради своей новой музы. Софье нужны были лекарства и хорошее питание. Этот рыжий, точно солнечный день, свет не должен погаснуть.
Музы обиделись. Савва чувствовал их боль и их ревность, но ничего не мог поделать. Живая, из плоти и крови Клио воцарилась в его сердце и в его жизни.
Софья была в его мастерской лишь однажды, принесла задержавшемуся до глубокой ночи Савве обед.
— Что это? — Его живая муза растерянно замерла в окружении муз мертвых, уже почти заживший шрам на ее щеке вдруг налился багрянцем. — Савва, что это такое?
— Это музы. — Он хотел, чтобы они подружились, но уже понимал наивность своего желания. — Это мои мертвые музы.
— Мертвые... — Софья поежилась под пристальным взглядом Эвтерпы, оступилась и больно ударилась ногой о постамент Каллиопы. — Савва, они как живые. Жутко!
Ему не было жутко, он чувствовал обиду за своих муз, за живых и за мертвых, так и не переставших быть женщинами.
— Зачем? — Софья отошла к двери и уже оттуда, с безопасного расстояния, наблюдала за тем, как Савва занавешивает статуи простынями. — Зачем тебе они?
— Они прекрасны. — Он ласково и успокаивающе коснулся пальцами обиженно поджатых губ Эвтерпы. — Это моя работа, Софья.
— Это не работа. — Она стояла, скрестив руки на груди, из-под красного платка воинственно выбивалась рыжая прядь. — Это колдовство! Савва, я не хочу...
Чего она не хотела, Савва так и не узнал, потому что тишину мастерской вспорол тревожный рев сирены. Снова налет...
— Софья, уходи! — сказал он решительно.
— А ты?
— А я останусь.
Терпсихора под белой простыней чуть заметно кивнула, а Каллиопа, кажется, испуганно вздохнула.
— С ними? — Софья не спешила уходить. Софья с ненавистью смотрела на его муз. — Ради этих каменных болванок ты готов рисковать своей жизнью?
— Готов. — Он кивнул.
— А моей? — Она подошла вплотную, обхватила руками крепко-крепко, прижалась щекой к груди. — Если да, то я остаюсь с тобой. Мне не страшно. Честное слово!
Ей и в самом деле не было страшно. Его пятая муза оказалась бесстрашной воительницей. Такой яркий исходил от нее свет, такими упоительными были ее поцелуи. Савва сдался, впервые предал своих мертвых муз, ради женщины из плоти и крови.