Чтобы видеть многое, надо научиться не смотреть на себя: эта суровость необходима каждому, кто восходит на горы.
Чего не отдал бы я, чтобы иметь одно: живое насаждение моих мыслей и утренний рассвет моей высшей надежды!
Кто не может благословлять, должен научиться проклинать!
Преодолей самого себя даже в своем ближнем: и право, которое ты можешь завоевать себе, ты не должен позволять дать тебе!
Кто не может повелевать себе, должен повиноваться. Иные же могут повелевать себе, но им недостает еще многого, чтобы уметь повиноваться себе!
Так хочет этого характер душ благородных: они ничего не желают иметь даром, всего менее жизнь.
Совестливость духа моего требует от меня, чтобы знал я что-нибудь одно и остальное не знал: мне противны все половинчатые духом, все туманные, порхающие и мечтательные.
Дух есть жизнь, которая сама врезается в жизнь.
Даже королю не зазорно быть поваром.
Нет для меня сегодня ничего более драгоценного и более редкого, чем правдивость.
В уединении растет то, что каждый вносит в него, даже внутренняя скотина. Поэтому отговариваю я многих от одиночества.
Окружайте себя маленькими, хорошими, совершенными вещами, о высшие люди! Их золотая зрелость исцеляет сердце. Все совершенное учит надеяться.
Но лучше быть дурашливым от счастья, чем дурашливым от несчастья, лучше неуклюже танцевать, чем ходить, хромая.
Страх – наследственное, основное чувство человека; страхом объясняется все, наследственный грех и наследственная добродетель. Из страха выросла и моя добродетель, она называется: наука.
Пустыня ширится
сама собою: горе
Тому, кто сам в себе
свою пустыню носит.
Все, что страдает, хочет жить, чтобы стать зрелым, радостным и полным желаний.
Радость же не хочет ни наследников, ни детей, – радость хочет себя самое, хочет вечности, хочет возвращения, хочет, чтобы все было вечным.
При всей ценности, какая может подобать истинному, правдивому, бескорыстному, все же возможно, что иллюзии, воле к обману, своекорыстию и вожделению должна быть приписана более высокая и более неоспоримая ценность для всей жизни.
Позади всей логики, кажущейся самодержавной в своем движении, стоят расценки ценностей, точнее говоря, физиологические требования, направленные на поддержание определенного жизненного вида.
Ложность суждения еще не служит для нас возражением против суждения; это, быть может, самый странный из наших парадоксов.
Тело гибнет, когда поражен какой-либо орган.
Оценка, с которой в настоящее время подходят к различным формам общества, во всех отношениях сходна с той, по которой