Утренняя заря (Ницше) - страница 48

Греческое нам очень чуждо. Восточное или современное, азиатское или европейское – сравнительно с греческим всему этому свойственны массивность и чувственность в большем размере, чем языку возвышенного; между тем в Пестуме, Помпеях, Афинах и пред всей вообще греческой архитектурой останавливаешься с удивлением: с помощью каких малых размеров греки умеют и любят выражать все возвышенное. Точно так же – какими простыми рисовались в представлении греков люди! Как превосходим мы их в познании человека! И какой зато лабиринт представляют теперь наши души и наши представления о душах сравнительно с ними!

Если бы мы захотели и отважились создать архитектуру по образцу наших представлений о душе, мы создали бы лабиринт! Об этом позволяет догадываться и наша музыка, действительно представляющая нас! В музыке человек выступает открыто, воображая, что из-за музыки никто не увидит его самого.

Другие перспективы чувства. Что за бессмыслицу говорим мы о греках! Что понимаем мы в их искусстве, душой которого служит страсть к мужской обнаженной красоте! Только из-за этого почувствовали они и женскую красоту. Таким образом, они имели для нее совершенно другую перспективу, чем мы. Так же обстояло дело и с их любовью к женщине: они уважали иначе, они презирали иначе.

Питание современного человека. Он умеет переварить многое, даже – почти все: это его гордость! Но он принадлежал бы к высшему порядку именно в том случае, если бы он этого не умел: homo pamphagus (всеядный человек) – далеко не совершенный вид. Мы живем в промежутке между прошлым, имевшим более извращенный и более своенравный вкус, и будущим, которое будет иметь вкус, может быть, более отборный, – мы живем в самой середине.

Трагедия и музыка. Людей с воинственным настроением духа, как, например, греков времен Эсхила, трудно тронуть, и если иногда сострадание одерживает верх над их жесткостью, то оно охватывает их, как вдохновение, подобно «демонической силе», и тогда они чувствуют себя лишенными свободы, связанными, охваченными религиозным страхом. Пока они находятся в этом состоянии, они вкушают наслаждение переживанием чужой жизни, того дивного состояния, смешанного с горчайшей полынью страдания; это самый подходящей напиток для воинов, нечто необыкновенное, опасное, горько-сладкое, что не всякому дается в удел. Трагедия и обращается к этим душам, так испытывающим сострадание, к жестким, воинственным душам, которые трудно одолеть как страхом, так и состраданием, но которым полезно время от времени быть смягчаемым им. Да и на что трагедии тем, которые стоят вечно готовыми для «симпатических аффектов», как паруса для ветров! Когда афиняне сделались мягче и чувствительнее, во времена Платона, то им далеко еще было до отзывчивости жителей наших больших и малых городов, но философы уже жаловались на