— Не разговаривай со мной так… Тебе не понять, как это на меня действует… Это…
Ее голос дрожит, речь все невнятней.
Я останавливаюсь на пороге.
Жду…
И что я слышу…
Всхлипывания, такие трогательные всхлипывания… Я проклинаю Эме и его выдумки: это он виноват в том, что жена расплакалась, это он меня подставил. Она слабая, она чувствительная… И все потому, что я не сбегал за пиццей. Черт-те что!
Подхожу к ней.
Она плачет тихо, как ребенок. И я причина ее горя.
— Ты ошибаешься насчет меня, Бенжамен, ты думаешь, что я сильная, бесчувственная, а я… Я очень нервная. Когда ты так со мной разговариваешь, это все равно как если бы ударил, мне больно, это меня убивает…
Она смотрит на меня потерянным взглядом. Взглядом зовет на помощь.
Я вытираю ее слезы, говорю, что с этим покончено, что мы не будем ссориться из-за пустяков и что Марион, слушая нас, очень расстраивается…
Она робко кивает:
— Да… Нам обоим надо сделать над собой усилие… Осознать, что мы не можем слишком много друг от друга требовать… Постараться не обижать друг друга… Вот видишь, этого как раз и не понял Орельен…
Орельен? Опять Орельен? Может, ему поселиться в этом доме, раз тут только о нем и говорят?
— Бенжамен, я пойду успокою Марион, ты же знаешь, она расстраивается, когда ты так со мной разговариваешь. Она не понимает, как это: у нее такой добрый папа — и вдруг он заставляет плакать ее маму. Для ребенка это потрясение. Разумеется, она отождествляет себя со своей мамой… Я успокою ее, а ты пока сходи за пиццей, нельзя надолго откладывать ужин, девочке рано вставать… завтра в садик…
Она берется за ручку двери детской и слабо мне улыбается — как выздоравливающая. Она мне улыбается — терпимая, чуткая, нежная.
— Ссориться из-за пиццы… Ты уморителен, Бенжамен…
Я выхожу из дому.
Я бреду куда глаза глядят.
Так подростком, возвращаясь домой, я воображал, что иду в другое место. В другое…
Словно мне до смерти хочется сбежать…
Меня тошнит. Мне свело желудок. И это никак не проходит.
Сегодняшний обед в индийском ресторане?
До чего тяжело на сердце.
Первая же попытка провалилась.
Я не способен сказать «нет». Я ничтожество.
Пицца отвратительная. Картон, свинец, бетон. Она несъедобна.
Каждый кусок — это жертва, это наказание. Но я ем — ради Марион. Кусочек за Марион, еще один… Иначе… Иначе она не доест свою порцию, скажет: «Я тоже больше не хочу!» Если я подам дурной пример, детка поймет, что и она имеет право на такое. А если она не съест все до крошки, то больше ничего не получит и останется без сладкого, без йогурта, без ничего — «Раз ребенок не доел, значит, не голоден».