Помню, потом мы выясняли отношения.
— Бенжамен, я приняла это решение, чтобы ты все обдумал. Ты поймешь, что такое одиночество. Это послужит тебе уроком: оценишь преимущества семейной жизни. И может быть, когда я вернусь, будешь по-другому вести себя со мной.
Я продолжал молчать, и она утратила свой учительский тон. Урок закончился.
— Скажи, что ты думаешь. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Помню, в тот момент во мне что-то произошло, как будто щелкнуло. Это не я ей отвечал, или, может быть, это говорило мое новое «я». Непривычное и для меня самого удивительное.
— Что я об этом думаю? Думаю, что это шантаж. Понимаю ли? Да, я понимаю, что ты мне мстишь.
— Бенжамен, как это мелко! Я в тебе разочарована! Да я же просто пытаюсь найти варианты, при которых мы бы стали… стали прежними. Чтобы нам было хорошо вместе…
Помню, как вслед за этим ее голос смягчился, она обняла меня за шею, потрепала по щеке и прошептала мне на ухо, как секрет, как признание в любви:
— Бенжамен, я хочу, чтобы мы любили друг друга. Хочу, чтобы мы были настоящей семейной парой.
Это было сильнее меня. Я высвободился, посмотрел на нее, и слова нашлись сами собой:
— Ты не хочешь, чтобы мы были семейной парой, ты хочешь мной командовать.
Я думал, что от потрясения она упадет в обморок. Она побледнела и стала озираться по сторонам так, будто потерялась и не понимает, где находится.
Потом пришла в себя.
— Объясни, пожалуйста, Бенжамен! Объясни!
Но я уже все сказал и устал.
Я пошел спать.
Помню, потом я слышал, что она плачет, но мне не хотелось ее утешать.
На следующий день они уехали. Я едва успел попрощаться с Марион.
Я вспоминаю…
Я вспоминаю все и рассказываю об этом подушке Беатрис. Однако подушка слушает равнодушно. И продолжает упрекать меня в одном и том же: «Видишь, что ты наделал! Довести до слез такую красивую женщину! И тебе не стыдно? Она такая чувствительная, такая хрупкая…»
Мне ясно, конечно, что подушка на стороне Беатрис, ведь это же ее подушка. Нет, ты все-таки выслушай меня, ведь я прав: она увезла Марион, она жестока по отношению ко мне, и если я не рыдаю по всякому поводу, это же не значит, что у меня нет чувств… Ты понимаешь?
Но эта глупая подушка упряма как ослица: я — злодей, Беатрис — жертва, и с этого ее не собьешь.
Повернувшись к своей подушке, единственной, кто мог меня понять, я призвал ее в свидетели и вдруг осознал, что говорю вслух. Сам с собой.
Я разговариваю сам с собой, как старый холостяк. Меня бросает в дрожь, и я умолкаю.
Только это ничего не меняет: тишина наполнена словами, которые я мысленно говорю себе.