Борт транспорта «Коба-Мару». Утро
Адмирал Камимура открыл глаза с таким усилием, как будто к каждому веку привязали по пудовой гире из тех, которыми так любят орудовать русские силачи. Причем изнутри и толстым, растрепанным металлическим тросом – по глазам словно железной щеткой провели, и лишь выдержка самурая позволила адмиралу не выругаться от боли.
Болевые ощущения прошли быстро, а вот зрение упорно не возвращалось. Лишь спустя несколько минут адмирал понял, что виной тому абсолютная темнота вокруг. Это позволило ему подавить начинающий подниматься вал абсолютно недостойной самурая паники – мелькнувшая на задворках сознания мысль о том, что он ослеп, очень резко затопила все свободное пространство в мозгу. Однако лязгнул металл, блеснул слабый лучик света – и вновь исчез, но адмирал успокоился. И только потом до него дошло, что он, адмирал Хиконодзё Камимура, все еще жив.
Адмирал попытался сесть, и это простое движение вызвало у него такую резкую и неожиданную вспышку боли, что он застонал. Тут же не увидел, но почувствовал, как кто-то метнулся к нему, услышал тихое «лежите, лежите…» и вновь потерял сознание.
Второй раз он пришел в себя от ощущения влаги на губах и сразу почувствовал, как хочет пить. Язык был сухой и настолько шершавый, что раздирал нёбо не хуже наждака. С трудом приоткрыв рот, он поймал воду губами, сглотнул… Дальше все было как в прошлый раз. Дикая боль, правда, теперь уже только на лице, а не по всему телу, и снова небытие.
Окончательно адмирал пришел в себя лишь на третьи сутки плавания. Тогда же он узнал, что находится в плену у русских, они сидят в трюме захваченного ими транспорта и куда-то плывут. Куда? Ну, пленным такие вещи не докладывают, но Камимура и без этого понимал, что конечный пункт их маршрута – город-порт Владивосток, других баз на Дальнем Востоке у русских, по сути, и не осталось. Не в блокированный же Порт-Артур им направляться.
А пленных, кстати, оказалось много. Как объяснил Камимуре один из матросов с его флагмана (офицеры здесь тоже имелись, но мало, и состояние их было даже хуже, чем у самого адмирала), для того, чтобы их разместить, пришлось даже выбрасывать за борт часть груза. Камимура лишь зубами скрипнул, узнав об этом.
Еще он узнал, что о том, кто попал к ним в плен, русские не подозревают. Ну да ничего удивительного, когда ему принесли зеркало, невесть какими путями оказавшееся здесь, при свете включаемых в дневное время ламп, адмирал сам себя не узнал. Лицо его напоминало сейчас печеную картофелину, местами покрывающая кожу жесткая короста лопалась и сочилась мерзкого вида сукровицей. Удивительно даже, как уцелели глаза. Волос на голове попросту не осталось. Телу, надо сказать, тоже досталось изрядно, ожоги выглядели жутковато, и двигался Камимура с трудом, хотя переломов и не было. Словом, русская присказка «краше в гроб кладут» была сейчас как раз про него. Однако умирать Хиконодзё Камимура пока не собирался. Когда-нибудь – конечно, но не сейчас, во всяком случае, не раньше, чем он смоет с себя позор плена.