– Глаголев, а ведь, пожалуй, мы не туда едем…
– Должно быть, что так…
И, точно по уговору, мы повернули обратно; но и выбравшись на торный путь, мы тщетно искали сворота к горам: его нигде не было. Так доехали мы снова до спуска.
– Стало быть, верно ехали!
Но нет, тропинка привела нас к реке и уткнулась в нее в том месте, где воды ее с пеной перебрасывались через огромные валуны. Осмотрелись: вдоль реки ни справа, ни слева дороги не было видно.
– Что же теперь?
Решили еще раз попытать счастье и снова вернулись обратно. Обшарили гранитные осыпи в предположении, что, может быть, ими пошла дорога на перевал, но… безуспешно. Между тем совершенно стемнело, и так как у нас не было иного выбора, как идти вдоль Гаиба, то я и спустился к реке. Не возвращаться же в самом деле обратно в Багдаш!
И вот начались наши мытарства!
Описывать их я не буду, но они станут ясны, если мы представим себе те условия, в каких мы шли последние 5–6 км по ущелью.
Ночь. Небо вызвездилось, но его слабое мерцание не достигает дна ущелья, где все черно: и с шумом несущаяся вода, и стеснившие реку скалы, и разросшийся вдоль нее лес и кустарник, и, наконец, бурелом и камни, торчащие отовсюду. Все это сплелось и перемешалось в дикий черный хаос, из которого, казалось, не было выхода: отведешь рукой лезущие в лицо ветви – наткнешься на камень, станешь его обходить – сорвешься в воду потока…
У Глаголева нашлось штук двадцать серничек [спичек]. В критические моменты мы ими пользовались; но этих моментов оказалось так много, что запас их был на первых же порах израсходован, и дальше мы уже двигались совсем вслепую.
В Ортамский сад мы прибыли как раз в полночь, когда нас перестали уже ждать, порешив, что непредвиденная случайность заставила нас задержаться в Багдаше. Всего нами пройдено было в этот день 75 км, съемкой же 65.
На следующий день мы выступили в Хами, куда и прибыли вскоре после полудня. На этот раз мы обошли туземный город с востока и остановились на лугу, близ его южной стены. Николай и Ташбалта, которым кто-то дал знать, что мы едем, явились тотчас же. Они опередили нас на двое суток и остановились в Син-чэне, в том же тане, в котором когда-то стояли и мы.
В Хами мы рассчитывали отдохнуть по крайней мере дней пять, но наши возчики этому воспротивились и объявили, что ни за что не выедут в несчастный день.
– Но какой же день вы считаете благоприятным для выезда?
– Десятое число десятой луны.
Это число соответствовало 2 октября.
Делать нечего, пришлось покориться и выехать в назначенный нам китайцами день, но случай этот весьма кстати познакомил меня с весьма распространенным в Китае предрассудком, не только подразделяющим все дни в году на счастливые и несчастные, но и отличающим среди этих последних такие, которые неблагоприятны для выезда в одном каком-нибудь направлении, от таких, которые неблагоприятны для всякого выезда, в каком бы направлении этот последний ни предпринимался. И суеверие это настолько прочно вкоренилось в души китайских извозчиков, что было бы совершенно напрасным трудом убеждать их от него отказаться.