После очередной устроенной ею сцены он просто ушел.
Четыре месяца она ничем не напоминала о себе. В свой день рождения позвонила: «Я хотела бы увидеть тебя. Я приеду». Он долго молчал, наконец, спросил: «Может, не стоит?» «Хорошо, – покладисто ответила она, – будь счастлив. Всего тебе самого хорошего». Он знал ее. Он знал, чего ей стоили эти слова. Слова не упавшей духом женщины. Он был благодарен ей за то, что она его отпустила.
Чертовски трудно ощущать, как понемножку, украдкой разносит по ветру твою любовь коварная жизнь!
Спустя два года последовало удачное замужество. Она с дочерью переехала во Францию. Промышленник из Лиона подходил ей куда больше, чем нищий русский каскадер.
Хабаров смотрел, как рыжие с синим язычки пламени ловко скользят по глянцу крохотного квадратика фотобумаги. Пламени становилось все больше, бумаги все меньше. Исчезали навсегда ее глаза, улыбка, ее дивные русые волосы… Он наводил порядок в бумажнике.
«Это надо было сделать раньше, – подумал он. – Было бы превосходно, если бы с бумагой огонь пожрал и память. Реликвии… Зачем они нужны? От них только боль. Они напоминают нам о том куске нашей жизни, который стал кладбищем упущенных возможностей и несбывшихся надежд…»
Потом было много женщин, но все они проходили по его судьбе вскользь, как проходит несмелый летний дождь жарким полднем над цветущей равниной. Ни одну из них он, если так можно сказать, не подпускал к душе близко. Больше не было мира одного на двоих. Сердца не стучали в унисон. Не было милого, наивного «мы». К их признаниям он относился с иронией, почти цинично. Женщины его называли жестоким, безжалостным эгоистом. Когда он уходил, были одни и те же слова: «Вернись, я все стерплю!» Привычки возвращаться у него не было.
Он никогда ни к кому не лез ни в друзья, ни в приятели. Но к нему стремились, его дружбу ценили настоящие мужики. Дело и его ребята, его команда – вот ради чего, он считал, стоит жить. «Он спал на шкурах, мясо ел с ножа и злую лошадь мучил стременами…» – сказал однажды поэт, пожалуй, про каждого из них. Друг за друга они были готовы рискнуть жизнью.
Но однажды лучший друг не подал ему руки. Глядя в его глаза прямо и пристально, сказал: «Ты хуже Иуды. Чудовище…» Он и сейчас видел те глаза – сгусток ненависти и боли.
Точка возврата осталась далеко позади. Теперь все, что было, стало нельзя повторить, как дважды нельзя ступить в одну и ту же реку. Он смотрел им вслед собачьими глазами, потому что они уходили, а он не мог от них уйти. Они в него вросли. Хруст пальцев, сжатых в кулаки. Скрежет зубов. Желваки рвут щеки. Холодный озноб. Тяжесть, боль там, где душа. Хочется драть глотку, а потом, с пеной у рта, аорту на разрыв…