Огонь самодельной печки поднял температуру в их укрытии и сделал его сносным. Теперь оба были уверены, что дотянут до утра.
Хабаров знал, что любое топливо даже после получаса горения в непроветриваемом укрытии может дать опасную дозу не имеющего запаха углекислого газа, от которого незаметно засыпают навсегда. Поэтому, как ни жаль было расставаться с теплом, ножом он вырезал небольшое отверстие в брезентовой крыше, посветил в него брелоком – фонариком.
– Вот почему тише стало. Нас уже снегом занесло. Пурга не шутит.
Ножом он прочистил в снегу отверстие.
– Хорошую вещь испортил, – недовольно пробурчал Данилов. – Зачем тепло выпускаешь?
– Задохнемся. Огонь кислород жрет. Ничего, Мишаня, пурга стихнет, мы с тобой таежный костер запалим. От него жарко будет. Согреемся, отоспимся. По нему нас и найдут. Меня старик один, таежник… – он запнулся, – научил… – изменившимся голосом договорил он.
– Ты чего? – Данилов пнул его ногой. – У тебя сейчас такая морда… Не москальская.
Хабаров погасил брелок-фонарик. Только сейчас он вспомнил о старике Рамагкхумо Саокддакхьяватта, который был для него просто Митрич.
Митрич…
«Как же он вырубил мне память? Будто на сутки стер все…»
Хабаров закрыл глаза, представил холодную, заснеженную тайгу и в ней маленькую, тщедушную фигурку старика, скорчившегося, замерзшего под кедром. Сердце сжалось от боли.
«Почему мы так мало ценим то, что имеем? Почему воспринимаем, как должное, те авансы любви, которые наши близкие нам выдают? Почему не любим сами? Почему спохватываемся, горюем и плачем только когда исправить уже ничего нельзя? Откуда в нас эта беспечность?! Откуда?!»
Он вспомнил их давний разговор о брошенной собаке, замерзшей у дверей необитаемого дома, откуда ее хозяева переехали в новостройку.
«Я быть на месте старого пса не хочу…» – сказал он тогда Митричу.
Хабаров грустно улыбнулся.
«Я был неправ, отец. Я хочу быть на месте того старого пса. Несмотря ни на что, он сохранил в душе и любовь, и преданность. Его жизнь поэтому имела смысл. Остальным Бог судья…Бог судья?! И ей?»
Хабаров недовольно вздохнул, поерзал на лежаке из лапника, укладываясь поудобней.
«В сущности, из-за чего столько шума в моей маленькой душонке? Фейерверк эмоций… Накал страстей… Что изменилось от того, что она ушла от меня? Разве я стал любить ее меньше? Разве не порву любого, кто обидит ее? Разве я не хочу, чтобы она была счастлива, пусть не со мной, пусть с другим, но обязательно счастлива? Хорошо, что она далеко. Будь она рядом, орал бы, слюной брызгал… По любимой схеме: ты плохая, я хороший. Таким, как я, чтобы не чувствовать себя негодяем, обязательно надо, чтобы место негодяя занял кто-то другой».