Вверху, в спальне, запел сотовый Лены, потом послышалось: «Кто это… Ты, Серёж? Рано… Ты ненадолго? Встретимся…»
Он слушал. Он знал Серёжу, жившего в США, прежнего её школьного ухажера, она и не скрывала. Плохо, что Лена едет на встречу с Серёжей, хотя, если что серьёзное, вряд ли она так открыто бы с ним болтала.
Взглянув опять на клоуна, он решил его снять — но вдруг опустился на корточки.
Розовые кусты — вот мир иной. В них сор, который нельзя достать, не поранившись, — например, пуговица с Лениного платья. Тут снуют муравьи, паук развёл паутину, бабочки притаились, впивают сладкий запах, криво и бесцельно ползает жук. Шипы обороняют хаос, угнездившийся среди правильных, чётких форм участка. В этом мире нет достижений и нет прогресса, только целесообразность без цели, — но в нём живут, в нём чувства много. Смерть здесь над каждым — но над каждым и любовь, не знающая о деньгах. Здесь пир — и голод. Здесь зной сегодня — а завтра лёд.
И человек счёл всё это жалким?
Тот человек, который от чувств загородился нормами?
У него дом, чтоб поддерживать средние температуры.
У него этикет и милиция, охранять от экстремистов.
У него брак, превращающий любовь в план.
Всё — чтоб покончить с чудом.
Чудо, когда погибают от рухнувшего с окна горшка, — и чудо, когда рождается Моцарт. Здесь, в розах, случается, что угодно. Человеку же надо, чтоб и горшки не падали с окон, и Моцарты не рождались. Людской путь, помнил Девяткин из Аристотеля, — средний путь. Ни бог, ни дьявол. Среднее и есть среднее, ни то ни сё. Тогда как у антиномий — природа общая. В ничтожной тле больше истины потому, что среда её смертельна для человека. Тля — обратная сторона Бога. Реверс не существует без аверса, как плюс без минуса. Это тля. Человек же — лишь некий провод, по которому течет ток. Он, человек, — не живое, в принципе, существо, а полуживое. Он — средство. Живёт не прямо, но опосредованно, условно. Не выдерживает ни высших качеств, ни низших.
Так Девяткин и сидел. Ему нравилось лелеять хаос в мире норм и правил. Как знать, когда-нибудь космос состарится и умрёт — и начнется хаос. В этом году, он слышал, одному физику чуть не дали Нобелевскую за открытие: если сначала Вселенная расширялась, то сейчас все пошло назад. Мир развернулся в вещи и расстояния — теперь наступила пора всё сворачивать. И Девяткин хотел поймать поворот вселенского маятника вспять. Что-то должно идти необычно, против правил. Как это будет: солнце потухнет, ложка пойдёт мимо рта, кошки народят вдруг птиц или в Москве одновременно будет власть Сталина с Путиным, — он не знал. Но знал наверняка: если процессы пойдут вспять, то нормы исчезнут; хаос, сдержанный бордюрами человеческих правил, попрёт вовне.