Он покончит с клоуном и возьмёт кусторез — срежет розы, все до единой.
Потом он перекопает грядку, высадит флоксы, из них мусор легко убрать, а выросшее вне ряда — выполоть.
И хаоса не будет.
У него отличнейший кусторез… Пока же он уберёт лишь клоуна.
Потом, как и положено, поспешит на работу. Он вытерпит пробку, ибо она — знак порядка. Утром порядок делает вдох — тысячи элементов в него въезжают. Вечером будет выдох — и элементы выедут… И так вечно.
Да, он поедет в банк… И скроет, что огорчён провалом. Он усыпит Левитскую, а, когда она оплошает, он её сковырнёт… Таков порядок, чтоб одному стать выше, а прочим ниже.
Короче, надо думать о мире, а не о хаосе. Именно не увлечься хаотичной борьбой, а, распланировав свой порыв, казнить хаос планово…
Лишь одно плохо.
Плохо, что Лена, бывшая близкой и дорогой, но отнявшая вдруг и себя, и второе близкое и дорогое — дочь — делается средством хаоса.
Он дрожит, он на грани того, чему нет имени. Он один в тумане…
Он один в мире! И сталкивает его в пропасть — Лена… Наверное, улыбается, а он мучается. Стиснув зубы, он застонал и, глядя на клоуна, встал на бордюр грядки. Нужно было дотянуться и полоснуть нитку, чтобы поймать куклу и продырявить… Даже двадцатисантиметровым ножом он не дотягивался, поэтому поднялся на носки. Неустойчивость телесная так соответствовала внутренней, что он злился и даже взмок от боязни упасть в шипы…
Лезвие, качаясь, приближалось к нитке, когда он услышал шаги. Догадываясь, кто это, раздражаясь, что застигнут в такой позе, не успев покончить с клоуном, он упал, когда Лена прыгнула на него, как обычно. Она улыбалась, а он уже знал по лицу её и по жуткому эху в пальцах, что случилось…
Лежали — он на спине, она на ноже, ушедшем по рукоятку между грудей, и улыбка её сменялась тоской. Кровь текла, точно нож открыл кран.
— Хотела… — пыталась она двигать бледными, но живыми губами. — Люблю… Неправда, что я писала… Он мне не нужен, Глусский… — Взор её плыл, язык не слушался. Кровь текла по ночной рубашке.
Он стал трясти жену, с хрипом повторяя её имя. Потом потащил, но, вспомнив, что это опасно, кинулся в дом. Чувствуя, что не может бросить её одну, опять возвратился. Нож торчал. Зная, что лучше бы нож не трогать, Девяткин, рукой под шею, другой под колени, поднял жену. Бежать он не мог, шёл медленно. Положил её в кресло в гостиной. По позе её всё было ясно… Его зашкалило. Он чувствовал что-то, что не было ни отчаянием, ни страхом. Чувства вообще пропали, но обожгла мысль, что хаос вырвался в мир, и Лена — первая жертва.