— Выпейте отвара пустырника, матушка, он полезен для сердца.
Не открывая глаз, аббатиса сделала отрицательный жест. Сестра Марг поджала губы. Она привыкла, что больные ее слушались. Иной раз ей случалось и силой заставить пациенток глотать целебные снадобья. Но на сей раз она не посмела настаивать.
Преподобная мать была не из тех, кому можно дать лекарство насильно.
Сиделка пожалела, что матушка Агнесса ушла с другими сестрами на вечернюю службу. Ясно, что от послушниц, что неустанно молились у ложа умирающей, толку не будет.
Приорша — давняя подруга аббатисы и к тому же племянница покойного мессира Абеляра — была единственной среди монахинь Параклета, кто еще мог как-то повлиять на ее железный дух.
Оставалось ждать. Служба недолгая, матушка Агнесса не замедлит вернуться.
Сестра Марг поставила лекарство на дубовый сундук у очага, помешала угли и бросила на них сухого розмарина. Она страдала от своей беспомощности, уязвленная и в самолюбии сиделки, и в дочерней привязанности к умирающей.
Со вздохом она подошла к ближайшему окну, приотворила его и вдохнула принесенный восточным ветром воздух, напоенный ароматом гвоздики и чабреца.
Дождь прекратился. Сестра Марг охотно прогулялась бы, как она любила, меж огородных гряд, простиравшихся перед ее взором до самых берегов Ардюзона, окаймленных шелестящим камышом. Она оглядела едва холмистый горизонт, где к монастырским лугам подступали леса, бросила взгляд на мельницу, деревянное колесо которой сверкало в лучах солнца в радужном облаке водяной пыли, и снова вздохнула. Никогда уже великая аббатиса не попробует первых вишен, не нарвет роз на могилу мэтра Абеляра и не велит садовнику-мирянину посеять шалфей или кервель! Как пусто станет с ее уходом! Элоиза была истинным средоточием всей жизни Параклета, и материальной, и духовной. Что будет после ее кончины?
Сиделка бесшумно прикрыла окно и, взяв четки, обернулась к лежащей. Встав в ногах постели и не сводя глаз с той, что по-прежнему ее не замечала, она приготовилась за нее помолиться.
В одном из писем я писала тебе: «И наше исступление, и час и место, ставшие его свидетелями, так глубоко запечатлелись в моем сердце вместе с твоим образом, что я вновь чувствую себя с тобой — в том же месте, в том времени, в том исступлении».
Не скрою — много долгих лет воспоминания о прошлом были для меня адом. Моя память с неизменной точностью сохраняла воспоминания о каждой встрече, каждом движении, каждом ощущении. Ни ежеминутный труд, ни жаркие молитвы, ни унизительные исповеди, ни беспрестанное умерщвление плоти — ничто не могло отогнать этих воспоминаний, так они были живы.