— Какой мужик?! — вопросила носатая. — Что ты мелешь! Таньку-то слушать — уши вянут!
— Ну, я все закончил, — решил Магницкий, — может, им еще раз позвонить? Что-то не едет труповозка-то, девушки! Сейчас вы мне вот здесь распишитесь…
В этом только столе шесть ящиков, в тахте, когда хозяина увезут, конечно, тоже надо шарить. За книгами на полках, в самих книгах. В книгах встречаются не только купюры и фантики, там попадаются записки, письма, телефонные номера, имена прежних владельцев, иногда хранящих в памяти любопытную информацию. Щитовой паркет, так называемый «польский», — идеальное место для неглубоких тайников, внутри «коробчатых» современных дверей помещаются иногда чрезвычайно солидные предметы, в патронах пыльных пятидесятисвечовых лампочек оказываются вмонтированными кольца с бриллиантами, радиоприемники же — вообще признанные хранилища лохматых от паутины, потемневших сокровищ. Было дело — внутри старой радиолампы клад нашли. Есть еще ножки стульев (в сиденья после Ильфа с Петровым не прячут), есть кухня с запасами муки и крупы (и, дай Бог, сито для просеивания тоже есть!), с внешне совершенно девственными консервными банками. Да, есть обширное и сырое, вонючее и темное пространство — шкаф с водопроводными шиками — за унитазом. А под ванной? Да господи! Всякому известно, как ремонт или переезд — вещей вываливается столько!.. Главное, искать и найти нужно «нить», да еще нить только предполагаемую, с виду неизвестно какую…
— «Жрец», — показал подбородком Борис, — обрати внимание, книголюб!
Роальд Васильевич обернулся.
То, на что указал подбородком Борис, оказалось за спиной Роальда, и он вспомнил, что машинально отметил про себя нечто знакомое в комнате покойного, настолько знакомое, что оно тут же и потеряло вес и интереса не вызвало, словно ему обязательно только тут и полагалось быть.
На стене между полками и шторой, свернувшейся сейчас оранжевой гармошкой, низко (для безногого) висела репродукция. Большая — пожалуй, сантиметров сорок на шестьдесят.
Верно! Почти такая же, поменьше, висела у Роальда Васильевича в спальне, вызывая, кажется, сдержанное недовольство супруги Люси.
Это была известная знатокам, но редко воспроизводимая деталь древнеегипетской фрески «Исида и Тот у гроба Осириса». Та, где Осирис почти весь всплыл из гробницы, Исида в чем-то вроде сапог, а Тот явно ковыряет у себя в носу, унылый, отрешенный, вызывая своим видом ассоциации с концовкой Козьмы Пруткова: «Стоит огородник угрюмо и пальцем копает в носу».
Роальд Васильевич, действительно, узкий специалист-любитель-египтолог, точнее, любитель древнеегипетского «похоронного» искусства, любил эту сценку, казавшуюся ему, в отличие от очень серьезных, статичных, приторно торжественных прочих пред- и загробных сцен, очень осторожной, лукавой, тонкой попыткой внести элемент юмора, естественно древнеегипетского, в заупокойный бред. Пусть юмора слегка «черноватого».