Жалость закрыла всё вокруг. Господи! За что?
Одиннадцать! Всё — дальше хода нет.
Я плачу и смотрю себе под ноги. Подвели Витьку. Смотрю на него. У того тоже текут слёзы, и беззвучно капают на его грязную, окровавленную куртку и на землю.
Я уже ничего не вижу и не слышу. Всё, жизнь кончилась. Тупик! Стена! Какая-то тупая бетонная стена станет последним, что я увижу в этой жизни. Не родные лица, а эта гребанная стена!
Плевать на всё! Жизнь кончена! Я вспомнил слова отца: "Не верь! Не бойся! Не проси!"
Помню, где-то вычитал, как умирал Гумилёв в застенках Лубянки. Весело курил папироску и улыбался своим палачам. Вот это человек!
Хотя, кому какая разница, как я умру? Кого это волнует? Блин, но как всё же обидно! Главное, чтобы не было больно. Желательно — в голову сразу, чтобы потом не добивали.
Ясно представилось, как мозги разлетаются желтовато-серыми комочками по двору. Внизу живота всё сжалось, из желудка стала подниматься волна, подкатываться к горлу. Ещё не хватало, чтобы я от страха и волнения облевался тут перед этими уродами. С трудом проглатываю комок, загоняю его внутрь. Ладно, смотрите, как умирает Олежа Маков — настоящий офицер! "Гуд бай, Америка!" Как меня достала эта песня! Как жалко себя! До слёз жалко!
Я разворачиваюсь. Лицо перекошено от слёз, перехваченного дыхания и побоев.
— Лицом к стене! — слышится крик Серёжи.
Ну уж нет, козёл, смотри, как будут умирать твои сослуживцы. Которых ты, гнида, предал!
Виктор повернулся тоже лицом к расстрельной команде.
— Прощай, Олег!
— Прощай, прости!
Сказать хочется что-то ободряющее Виктору, но не могу, да и что говорить, это всего лишь слова, а нас сейчас убьют. Сейчас будет всё! Почему я не сошёл с ума?! Господи, почему я не сумасшедший? Им так хорошо жить! Ну почему я такой здоровый, молодой, сильный должен подыхать под этой стеной!
Отделением первой роты командует Модаев. Стоим напротив солнца. Господи! Как хорошо, как красиво! Расстреливать полагается на рассвете, чтобы потом могилку-ямку выкопать и похоронить. Но, судя по этим рожам, что стоят напротив нас, сытым, начищенным, наглаженным, вряд ли они будут копать. В лучшем случае заставят этим заниматься крестьян, в худшем — кинут нас в какое-нибудь ущелье. Благо их в окрестностях много.
Буду лежать и вонять! Будут меня собаки и звери жрать! Бр-р-р! А не по хрену ли мне уже будет? По хрену. Но обидно! Очередной прилив жалости душит меня.
— Есть последнее желание?
— Дай закурить, — шепчу я сквозь перебитое дыхание и разбитый рот.
— А ты?
— Выучить китайский язык! — Виктор пытается острить, но получается это у него не очень хорошо.