Воровской общак (Донской) - страница 47

— Не моряком Павел стал, а душегубом. Так люди говорят.

— Откуда они знают? — рассердился Руслан. — Мало ли кто что болтает.

— Людям виднее.

«Ну и целуйся со своими людьми», хотел сказать Руслан, но сдержался. Все-таки он разговаривал с мамой… мамочкой… матушкой…

— А что Павел говорит по этому поводу? — спросил он.

— Пропал, — ответила мать с очередным вздохом. — Ни слуху, ни духу. Не звонит, не показывается. Одна я осталась, совсем одна.

— Я скоро приеду, — пообещал Руслан, потому что не мог не пообещать.

— Нет. Не приезжай.

— За меня опасаешься?

— За себя, — сказала мать, и голос ее сделался каким-то неживым, плоским и деревянным. — Боюсь, опять тебя приголублю, опять прощу, а нельзя.

— Почему нельзя? — опешил Руслан.

— Во грехе ты живешь. Главные заповеди Христа нарушаешь: не укради, не убий… Нечего тебе в моем доме делать. — Материнский голос постепенно набирал силу, делаясь все более громким, эмоциональным. — Я долго думала и наконец решила. Не сын ты мне больше. Отрекаюсь я от тебя и от Павла тоже отрекаюсь. Живите, как знаете, а меня не трожьте. Бог вам судья.

— Что же ты говоришь такое, мама?!

— Уже ничего не говорю. Уже все сказала. Прощай. Об одном прошу, не рви ты мне больше сердце материнское. Забудь дорогу домой. И не звони мне больше, слышишь?

— Слышу, — тупо сказал Руслан.

Но мать уже отключила телефон, и его голос упал в пустоту.

«Больно, — подумал он. — Господи, как больно! Нужно срочно забыться. Нажраться? А вот нажрусь!»

И, сплюнув, Руслан направился прямиком на хату, громко именуемую «малиной» мелкими столичными мазуриками и ворами.

Два дня пролетели незаметно. Было такое впечатление, что Руслан провел их в анабиозе. Он был даже рад этому. Иначе могло сорвать крышу после всего пережитого. Ведь от него в один день отреклись две женщины, мать и Рита, а до этого его, фактически, предали те, кого он считал своими лучшими друзьями. Думать об этом было невыносимо, воспоминания об этом причиняли почти невыносимую физическую боль.

Уж лучше пьяная анестезия.

Он пришел в себя серым дождливым днем, когда похмелье переносится особенно тяжело. Привел себя в порядок, зашел на грязную кухню, заглянул в холодильник. Упаковка пивных банок бросилась ему в глаза, призывая: «Возьми! Открой! Выпей!» Не соблазнившись, Руслан поискал кефир или охлажденную газировку, но ничего подобного в холодильнике не наблюдалось. Тогда он заварил себе крепчайший, вяжущий язык чай и выпил его, глядя в окно, за которым продолжал накрапывать скучный летний дождик.

«Хватит, — сказал он себе. — Нужно что-то придумать, иначе жить станет так скучно, что хоть в петлю».