Нубийский принц (Бонилья) - страница 59

— Что подразумевается под скандалами? — поинтересовался я.

— Разное. Когда превосходство одного из бойцов становится очевидным, поединок прекращают, хотя, по правилам тотальной бойни, он должен продолжаться до тех пор, пока оба остаются в сознании. Появится труп — вмешается полиция. Если на трибунах возникает потасовка, бой отменяют. Если боец погибает, его тело бросают в придорожной канаве, и никому не приходит в голову связать эту смерть с боями без правил. А с вашим моряком могут быть проблемы: в случае чего его станут искать.

— Вы знаете, кому принадлежит поместье? — Такие вопросы пристали скорее полицейскому, а не азартному любителю боев. Репортер покачал головой и спросил, кто я, черт возьми, такой.

Я не ответил. К автомату подошла девушка, молча бросила в щель монеты и стала ждать, когда стаканчик наполнится кофе. Повисла напряженная тишина. Девушка рассматривала кофейный автомат, репортер уставился на трещину в полу, а я тихонько насвистывал. Когда незнакомка ушла, прихватив пластиковый стаканчик с кофе, журналист заявил, что ничем не может мне помочь, что он не имеет никакого отношения к боям без правил и не собирается рисковать, а начальство и так не пришло в восторг от его репортажа.

— Бросьте, — беспечно заметил я, — вряд ли это и вправду так опасно. Вы могли бы провести меня туда сегодня вечером. Или хотя бы дать телефон того, кто мне поможет.

— Подождите здесь, — внезапно бросил репортер. Пока его не было, за кофе успели наведаться четверо: изможденная женщина, отдавшая ненавистной редакции лучшие годы своей молодости, мальчишка, который явно ошибся в выборе профессии, мужчина средних лет, похожий на торговца энциклопедиями вразнос, и давешняя девчонка, которой не хватило первой чашки, и она решила вернуться за капучино.

— Нелегко, наверное, здесь работать, — заметил я.

Девушка сделала вид, что не знает языка, на котором я говорю.

Наконец вернулся репортер и сунул мне сложенный вдвое листок из блокнота с номером, по которому мне нужно было позвонить, чтобы попасть на бой. На прощание он предупредил: плата за вход сто евро.

Разобрать почерк репортера оказалось непросто: семерки походили на единицы, а двойки на пятерки. Мне удалось набрать правильный номер лишь на третий раз. К моему удивлению, трубку сняла женщина. Я представился и объяснил, зачем звоню. Женщина спросила, откуда у меня этот телефон, и я ответил. Тогда она попросила меня немного подождать, и через пару минут к телефону подошел мужчина — я сразу представил себе типа, покрытого шрамами, — который объяснил, куда мне нужно подойти до пяти вечера, чтобы купить билет. Зачем я в это ввязался? Хотел доказать Лусмиле, что смогу обойтись без нее? Как я мог довериться неграм и вообразить, будто меня бесплатно проведут на бой, один билет на который стоил сотню евро? Или они надеялись запихнуть меня в свиту нубийца? Или сами рассчитывали пробраться в ангар с моей помощью? Когда я вернулся в отель, Ирене и Лусмила еще спали. Я позвонил брату, чтобы узнать, как там наш старик. Отец сам подошел к телефону, но я не сразу узнал его голос: в нем появилась немыслимая прежде теплота. Он даже спросил, как у меня дела, и посоветовал быть осторожнее с женщинами. Сила супружеской любви пропорциональна тому, сколько один из партнеров способен прожить после смерти другого. Чем короче жизнь, тем сильнее любовь. Скажем, Хуан Рамон пережил Сенобию всего на несколько лет, а Жаклин Кеннеди протянула после смерти Джона Фицджеральда оскорбительно долго. Конечно, такой метод небезупречен, ведь мы не знаем, сколько прожили бы Сенобия без Хуана Рамона и Джон Фицджеральд без Жаклин. Так или иначе, если это правило верно, мои родители любили друг друга слишком сильно. Они побили все рекорды. Поговорив со мной по телефону, отец проглотил целый пузырек таблеток, запил его двумя стаканами скотча, а потом, словно этого было мало, закрыл все окна, заделал щели клейкой лентой и включил газ. Так я стал сыном двух самоубийц, человеком трудной судьбы, о которой можно повествовать с горьким цинизмом или с циничной горечью. Для безупречной родословной не хватало, чтобы мой брат тоже покончил с собой, но он ограничился тем, что сообщил мне о трагедии на следующий день после похорон. Отец оставил что-то вроде предсмертной записки: “Лучше в плохой компании, чем одному”. Таково было его послание потомкам. Высшая стадия владения благородным искусством быть самим собой, в котором и состоит наша жизнь. Смерть моего старика помогла мне понять две важные вещи: во-первых, человек не приспособлен к одиночеству; во-вторых, быть собой до конца означает покончить с собой: кто, кроме тебя, имеет право разрушить твое собственное творение.