– Гусары очень легко отбили турок, – рассказывал Никифоров. – Неприятель сделал пару залпов и отошел к своим укреплениям, а со стороны караулки около двух или трех таборов пытались занять высоту, но были расстроены, а кавалерия и артиллерия вели себя очень нерешительно и после перестрелки отошли к Телешу.
А вот дальнейшее действия командования… Никифоров скупо сказал, что атака лейб-егерей не удалась. Кто бы сомневался… В пять часов пополудни мы достигли позиции 4-го эскадрона.
Встретивший нас полковник Дубовский увел генштабиста с собой, напрочь проигнорировав меня.
– Интересно, кто это, господа, – громко поинтересовался прапорщик, спрашивая офицеров. – Я в затруднении.
И надо же такому случиться, что давешний корнет находился здесь. И естественно, не мог не «поделиться» информацией.
– Ах, прапорщик, разве вы не знали? Это великие и ужасные воины! Из отдельного корпуса жандармов.
Окончание потонуло в громовом хохоте. Похоже, призвать это офицерье к порядку некому. Полковник, без сомнения, не соизволит даже заговорить со мной, а Никифоров… Он тоже в разборку влезать не будет. А сносить оскорбления, увольте. Мне лично плевать, но тут задета честь корпуса.
– Господин полковник, разрешите обратиться к господину штабс-капитану.
Угу, ноль эмоций. Тогда получи.
– Господин штабс-капитан, это ваше, – отдаю ему карту. – До свидания.
Полковник удивленно выпучил глаза. Похоже, шок у бедняги.
– В чем дело? – прорычал он. Быстро отошел, уважаю.
– Ни в чем. Люди устали, нуждаются в отдыхе. Карту я запомнил, вернул обратно. Вещь казенная…
– И вы хотели с ними воевать? – перебил меня Дубовский. – Мне они не нужны.
Дальнейшее я слушать не стал, направившись к своим.
– И зачем вам ружья? – Прапор встал напротив Иванова. – Мне, кстати, такое ружье пригодится…
Для чего оно ему понадобится, он рассказать не успел. Я схватил его за ухо и потянул руку вверх.
Тонко пискнув, он встал на носки. Ребята мгновенно рассыпались и взяли растерявшихся гусар под прицел. Роли разом поменялись, от моих парней дохнуло смертью. Довольный гогот разом стих, на лицах шутников проявился испуг.
– Лежи смирно, сопляк. – Швырнул на землю прапора, а затем подошел к корнету: – Ну, не слышу шуток.
Однако тот молчал, физически ощущая, что одно неверное слово – и он умрет. Буквально минуту назад все изощрялись в остроумии над потрепанным отрядом жандармов. И только теперь он увидел, с какой пластикой они двигались и почему тогда с ним так говорил тот генштабист… Да все просто кричало, что они ветераны, матерые волки. Скосив глаза, он видел замершего на земле прапорщика Кобрина.