– Диафрагма таза подопытной расслаблена до предела, – сообщил Максвелл диктофону.
Рукой в перчатке залез ей под поясницу и, как слепой с брайлевским текстом, принялся выщупывать позвоночник. Найдя наконец нужную точку, его пальцы усилили нажим.
– Объясняю специально для тебя, – сказал он. – Сейчас я осуществляю компрессионный массаж антериальной артерии Гибберта подушечками двух пальцев. Этой незамысловатой тантрической технике меня обучил йог в Шри-Ланке. – Максвелл вещал тоном опытного гида: непринужденно и чуть снисходительно. – Ограничивая глубинный приток крови к паху, я понижаю чувствительность клитора.
Работал он уверенно, даже не глядя. Его пальцы знали свое дело.
– В этом процессе существенно важна обратная связь, сиречь твоя реакция. – Голос в ушах звучал смазанно, и Пенни стоило огромных усилий сосредоточиться. – Поняла? Кивни, если поняла.
Пенни повиновалась.
– Теперь приготовься. Это не страшно. Главное, не бойся кричать. Дай наслаждению выйти наружу. – Максвелл вдруг посуровел. – Учти, если сдерживаться, можно умереть.
Вновь кивок. Пенни почти утратила ощущение реальности. Удовольствие затопило ее, не осталось ни прошлого, ни будущего. Ничего, кроме щемящего чувства восторга.
– Сейчас я ослаблю давление, кровь хлынет в урис майор, и ты испытаешь такие эмоции, о каких и мечтать не смела. – После сего уведомления Максвелл убрал руку с ее позвоночника. Что-то – нечто – яркое и колоссальное вспыхнуло у нее внутри.
– Ори! – скомандовал он. – Не сдерживай экстаз! Не будь тупой ханжой, Пенни. Ори давай!
Но у Пенни не получалось. В глотке скопился поток терминов из народной анатомии, однако она упрямо стискивала зубы. Судорожно задергались руки и ноги. Изо рта норовил хлынуть животный визг с площадной бранью, а диктофончик-то пишет. Пенни подавила вопль. Холодная ладонь легла ей на шею.
– У подопытной учащенный и неровный пульс, – обратился Максвелл к диктофону. – Респираторная функция выражена слабо, налицо все признаки погружения в эротически индуцированную кому.
Пенни чувствовала, что умирает. Поле зрения заодно с Максвеллом подернулось по краям темным инеем.
Он опять сунулся к тумбочке. Надавил на веко скользким от хирургического латекса пальцем и посветил фонариком-авторучкой в зрачок.
– Дилатация заторможена! – объявил он, не прекращая при этом возвратно-поступательного, безжалостного движения своих чресл.
– Все на свете – кино, музыка, картины – создано с расчетом на то, чтобы нами манипулировать, чтобы нас возбуждать, – рассуждал Максвелл. Облизнув два пальца, он принялся пощипывать ее набухшую слизистую. Все эти мелкие, сноровистые приемчики заполняли Пенни новым удовольствием, словно тряпкой стирая мысли. – Дизайнерские наркотики создают по тому же принципу, – продолжал он. – Спрашивается, чем хуже секс?