– Ты почему знаешь?
– Мне один человечек сказывал.
– Соврал тебе человечек!
Анюта села опять на кровать, схватила Рымова за подбородок и вдруг поцеловала его.
– Перестань, сумасшедшая, выдумала с поцелуями… – проговорил тот с досадою, вставая с постели.
– Куда же ты, мамочка?
– Да так… все лижешься… молоденькая какая! Пусти… я ходить хочу.
Рымов встал и начал ходить по комнате. Анна Сидоровна, сложив руки, следовала за ним глазами.
– Одного у нас, Витя, с тобою нет, право! Как бы это было, ты бы меньше скучал.
– Что такое?
– Детей, мамочка! Хоть бы одного в целую жизнь бог дал на радость!
Рымов усмехнулся.
– Ты бы, мамочка, очень его любил?
Рымов не отвечал.
– Вдруг, Витя, у нас родится что-нибудь?
– Перестань, пожалуйста, болтать – мелешь бог знает что. Бабе за сорок, а думает еще родить.
– Где же, Витечка, за сорок?
– Сколько же?
– Тридцать два года всего, – отвечала, потупившись, Анна Сидоровна.
– Ах ты, сумасшедшая! Сто лет замужем, и все ей тридцать два.
– Как же сто? Всего пятнадцать.
– Ну, пятнадцать! Да замуж вышла двадцати пяти.
– Это кто вам сказал, что двадцати пяти! Всего семнадцати лет.
– Ну ладно: отвяжись!
– Ты все, мамочка, меня обижаешь; как над какой-нибудь дурой все смеешься. Изменял несколько раз, так уж, конечно, жена не может нравиться. Не скучайте, Виктор Павлыч! Может быть, нынешнюю зиму бог и приберет меня, будете свободны – женитесь, пожалуй! Возьмете молоденькую, а я буду лежать в сырой земле.
При последних словах Анна Сидоровна заплакала.
– Тьфу ты, дурацкая баба, – проговорил Рымов и плюнул.
– Плюйте, Виктор Павлыч! Бог с вами, плюйте! Я давно уже вами оплеванная живу.
– Да ты хоть кого выведешь из терпенья: или целуется, как девчонка какая, или капризится. Ревность съела!.. К кому, матушка? И людей-то никого не вижу, – весь всегда перед тобой.
– А прежде-то что ты делал на этом мерзком театре? Прежде-то как изменял, – это забыл?
– Ну да, как же! Очень всем нужно было меня. Тебе еще мало, что меня душит целые дни тоска, – мало этого, что бывают минуты хоть резаться, – произнес Рымов и бросился на кровать.
Несколько минут продолжалось молчание.
– Мамочка, что это ты говоришь! – начала Анна Сидоровна, вставая и подходя к мужу. – Зачем ты это говоришь? Я думаю, страшно.
– Страшно? Нет, моя милая, не умереть, а жить, как я живу, страшно.
Анна Сидоровна опять села на постель.
– Витечка! Что это такое? Я лучше сама за тебя умру!
Комик отворотился к стене и начал чрезвычайно впечатлительным голосом:
– «Умереть!.. Уснуть!.. Но, может, станешь грезить в том чудном сне, откуда нет возврата, нет пришлецов!..»