Комик, прислушивавшийся сначала к рассуждениям Аполлоса Михайлыча с какою-то горькою улыбкою, под конец ничего уж не слыхал и все посматривал на закрытую книжку «Женитьбы». Ему, кажется, очень хотелось еще почитать ее.
– Прочитайте-ка, Виктор Павлыч, мою комедию, – повторил хозяин.
– Чего-с? – отозвался комик.
– Мою комедию продекламируйте.
Рымов немного смешался.
– Я не умею читать белых стихов, – проговорил он.
– Жаль, очень жаль, – начал хозяин, – неимоверно жаль, что вы не получили строгого сценического воспитания! Вы бы были великий художник: природа ваша бесценна; но в настоящее время для вас существует только известный род пиес, комедии райка; конечно, и в них много смешного, но уж чрезвычайно вульгарно. Высший класс тоже смеется; но смеяться ведь можно всему: мы смеемся, например, когда пьяный мужик пляшет под балалайку, но все-таки в этом нет истинного комизма. Так ли я, господа, говорю? – отнесся Аполлос Михайлыч к мужчинам. – Что вы, mesdames[17], скажете? – прибавил он, обращаясь к дамам. – Виктор Павлыч, я замечаю, не совсем соглашается с моими мнениями.
– Мы, дамы, должны соглашаться с вами, вы профессор наш, мы все считаем вас нашим профессором, – подхватила Матрена Матвевна.
Из мужчин судья только поднял брови и молчал; Мишель сделал гримасу и что-то шепнул на ухо Дарье Ивановне, которая ударила его по руке перчаткой и опять зажала рот платком.
– Я согласен с Матреной Матвевной, – произнес Юлий Карлыч. – Вы очень много читали, Аполлос Михайлыч, да и от природы имеете большое соображение.
– И, таким образом, стало быть, один Виктор Павлыч не согласен.
– Я ничего, Аполлос Михайлыч… – начал было Рымов.
– Ну, однако, как там в сердце, в уме-то своем не убеждены, что я прав? – перебил хозяин.
– Я ничего-с, только насчет райка… он иногда очень правильно судит.
– Вы думаете?..
– Да-с, Мольер обыкновенно читал свои комедии кухарке, и если она смеялась, он был доволен.
Аполлос Михайлыч покачал головою.
– Во-первых, это анекдот, а во-вторых, что такое Мольер? «Классик! Классик!» – кричат французы, но и только!.. Немцы и англичане не хотят и смотреть Мольера; я, с своей стороны, тоже не признаю его классиком… А!.. Никон Семеныч, великий трагик! Вас только и недоставало, – опоздали, mon cher! И лишили себя удовольствия прослушать большую часть нашего спектакля.
Но Никону Семенычу было не до кого и не до чего: он приехал в очень тревожном состоянии духа; волосы его были растрепаны, руки и даже лицо перепачканы в чернилах.
– Я приехал читать, – проговорил он, не кланяясь почти ни с кем.