Господа, за исключением косого, кивнули в знак согласия головою.
– Играйте бессмысленные водевили, кто вам мешает! – произнес Никон Семеныч.
– Нет-с, мы не водевили будем играть, но, как люди образованные, можем сыграть пиесы из хорошего круга. Я предлагаю мою комедию, которую все вы знаете и которая некоторым образом одобрена вами, а в заключение спектакля мы дадим несколько явлений из «Женитьбы» Гоголя – пресмешной фарс, я видел его в Москве и хохотал до упаду.
– Я не могу участвовать, – сказал трагик.
– Отчего же не можете? Для вас именно в этом-то фарсе и есть прекрасная роль, которую вы отлично сыграете. Это роль Кочкарева – этакого живого, смешного чудака. В вас самих много живости и развязности: говорите вы вообще громко и резко.
– Благодарю вас за определение моего амплуа, – перебил обиженно-насмешливым голосом трагик, – но только я не принимаю на себя этой чести. Дураков я никогда не играл и не понимаю их, да и не знаю, стоит ли труда заниматься этими ролями.
– Я одного только не понимаю, – начал хозяин, – о чем вы беспокоитесь. Я прежде вам говорил и теперь еще повторяю, что собственно для вас мы согласны поставить сцену или две из «Гамлета», например, сцену его с матерью: комната простая и небольшая; стоит только к нашей голубой декорации приделать занавес, за которым должен будет кто-нибудь лежать Полонием. Дарья Ивановна сыграет мать; вы – Гамлета, – и прекрасно!
– Что вы такое говорите, Аполлос Михайлыч, я сыграю? – спросила сидевшая вдали дама.
– Я говорю, что вы сыграете, в сцене с Никоном Семенычем, Гертруду, мать Гамлета.
– Помилуйте, я ничего не умею играть! Клянусь вам честию, я с первого же слова расхохочусь до истерики.
– Вы будете смеяться, а этот господин плакать, – это будет удивительно эффектно, – заметил шепотом сидевший около нее молодой человек.
– Нет, вы уж не извольте отказываться! Вы сыграете, и сыграете отлично, – возразил хозяин. – Ваша наружность, ваши манеры – все это как нельзя лучше идет к этой роли.
Трагик, слушавший эти переговоры с нахмуренным лицом, встал и взялся за шляпу.
– Куда же вы? – спросил хозяин.
– Нужно-с домой, – отвечал гость.
– Вы все сердитесь, но за что же? Для вас уж есть пиеса, где вы можете себя показать.
– Я не хочу себя показывать в какой-нибудь выдернутой сцене, в которой я должен буду плакать, а на мои слезы станут отвечать смехом.
– Но согласитесь, любезный Никон Семеныч, по крайней мере с тем, что не можем же мы поставить целую драму.
– Я против этого и не спорю. Нельзя поставить драму, а я не могу играть; потому что мое амплуа чисто драматическое и потому что я с вами никогда не соглашусь, чтобы ваша комедия была высший сорт искусства.