Джейн устала и говорила вяло, нехотя. Я снова закурил и сам отключился раз или два. Мы хором зевнули и обменялись понимающими взглядами. После долгого молчания Джейн спросила:
– Слышал про Мэри?
– Что с Мэри?
– Ты был прав. Ей действительно здесь не нравится. Подала заявление, увольняется по собственному желанию. Жаль, я так с ней и не поговорила, а ведь собиралась. Прямо виноватой себя чувствую.
– Тебе не в чем себя винить, – возразил я, затушив сигарету. – Ты бы ей все равно помочь не смогла. Я сам поговорю с Мэри, как только встречу ее.
Джейн посмотрела на мои часы.
– Надо поспать. – Глаза у нее закрывались сами собой. – Мне вставать через два часа.
– Да, конечно, – сказал я, потянулся и выключил лампу.
Джейн положила руку мне на грудь и прижалась ко мне. Устраиваясь удобнее, она тихонько мурлыкала. Наконец мы расположились так, чтобы не мешать друг другу, и я погрузился в объятия Морфея. Но даже не надеялся, что они помогут мне забыть обо всех непростых проблемах.
Той ночью мне приснился очень странный сон. Я спускался по больничной лестнице с граммофонными пластинками под мышкой. Снизу раздавались звуки нежной любовной песни, исполняемой большим оркестром, слышался гул голосов. Я перегнулся через перила и увидел, что вестибюль украшен флажками, бумажными гирляндами и британскими флагами. Над дверью висели золотистые короны, сделанные из картона и оберточной бумаги. Все пациенты танцевали. Многие нарядились по торжественному случаю, но остальные пришли прямо в больничных халатах и пижамах. Никого из этих людей я раньше не встречал, но отчего-то они казались мне знакомыми. В рамке висела большая фотография королевы, а под ней стоял треножник, на котором лежали бутерброды, ячменные лепешки и пирожки. Я увидел миски с джемом и заварным кремом. Две медсестры аккуратными рядами расставляли рядом с чайником чашки и блюдца. Одна из них открыла рот и громко, наигранно рассмеялась. Очевидно, это был праздник по поводу коронации.
Когда я спустился вниз, заметил около доспехов отца. Тот наблюдал за весельем с добродушной улыбкой. Увидев меня, посерьезнел и сказал: «Хороший мальчик». Потом закурил и выпустил в мою сторону облако ароматного дыма. Я прочел крошечные красные буквы на папиросной бумаге: «Абдулла номер 7». Даже точку разглядел. Отец начал кашлять, и тут я обратил внимание, что он плохо выглядит. Кожа казалась серой, к тому же он сильно исхудал.
– Иди, иди, – сказал папа. Он продолжал кашлять, прикрыв рот ладонью. – Отнеси пластинки маме.
Легонько подтолкнул меня в спину, и я пошел прочь, сделал несколько шагов и чуть не врезался в женщину в розовом платье. Она танцевала одна – то быстро кружилась на месте, то вдруг высоко подскакивала.