ТерпИлиада. Жизнь и творчество Генриха Терпиловского (Гладышев) - страница 40
«…Любовь его к пермскому краю нашла свое выражение не только в таких известных произведениях, как «Уральская рапсодия», кантаты «Урал» и «Сад декабристов», но и в той поистине подвижнической деятельности, которой славится композитор на ниве музыкального просветительства и пропаганды лучших произведений культуры и искусства».
В тот вечер, помимо теплых слов и благодарностей, верный рыцарь музыки был награжден Почетной грамотой облисполкома с пожеланиями творческого долголетия. Не ясно было только, зачем было желать то, что уже свершилось и к тому же совершенно не зависело от властных органов. Творческое долголетие – оно вот, у всех на виду. Только, к сожалению, жить юбиляру оставалось всего ничего…
«Пермский дон кихот» с близкими людьми у Деда Мороза
Такая визитка, случалось, открывала новые горизонты для молодых творцов
А город на Неве тоже не забывал о нем. Еще в 1986 году Генрих Романович получил письмо из Ленинграда от своей однокашницы Наташи, Натальи Сергеевны, которая сообщала о подготовке к юбилейной встрече выпускников их родной школы. Она же поведала о том, как сложились судьбы бывших соучеников. У многих – ученые звания, труды, книги, а сколько уже ушло из жизни… Не смог приехать на встречу и Генрих Романович.
После кончины композитора в Пермь еще шли из Питера письма…
Прислал письмо с соболезнованием и руководитель «Ленинградского диксиленда» Олег Кувайцев со товарищи.
На отшибе Генрих Романович Терпиловский никогда не жил, даже оказавшись не по своей воле в Магадане. Все дело в том, что он относился к тому типу творчески сильных, самодостаточных индивидов, которые в жизни руководствовались постулатом: столица – во мне. Он сумел наполнить свое бытие всеми ветрами, всем спектром потребностей, необходимых для существования духа.
Что касается его «искусства жить долго» – тайна сия великая была, есть и останется. Видимо, гены. Видимо, порода. Столько пережить – и столько прожить… ну, как это объяснишь?
Он жил нацеленным на творчество – и работа, «смешная дудочка моя» (по Ю. Левитанскому), спасала. Он просто жил полной жизнью. Изучал языки (вдова передала в Горьковскую библиотеку около тридцати книг на иностранных языках, в основном, конечно, на польском, некоторые с автографами авторов). Болел за ленинградский «Зенит» (вырезал сообщения о его играх, восхищался Павлом Садыриным, бывшим пермяком, приведшим зенитовцев к званию чемпиона страны!). А если просто болел, в житейском смысле, то переносил свои хвори стоически. Иногда не мог разогнуться – так прихватывало… Но все равно он упрямо возвращался к жизни и всегда шутил, улыбаясь сквозь силу.