Старшина поднялся наверх и несколько минут посидел на лавочке у входа в лифтовую шахту. Сам лифт был опущен вниз и включался только во время Учений, да и то лишь для того, чтобы проверить его работоспособность. Его, как правило, поднимали до поверхности, а затем опускали вниз и сразу же отключали. А личный состав, как и всегда, передвигался между этажами с помощью веревочных лестниц. Но для него вся эта эквилибристика была уже немного в тягость.
Вечер прошел спокойно. После отбоя он проверил наряд и обошел внешнюю территорию. Только на сдвижной крышке четвертой ракетной шахты, пожалуй, стоило пересадить кусты бузины. Старые так и не зазеленели и потому выделялись на общем фоне пожухлым, коричневым пятном.
Когда он уже возвращался к себе, со стороны КПП донесся голос Тамарова. Старшина остановился и прислушался. Интонация была раздраженно-пренебрежительной.
— …тебе было сказано, шелупонь! В капонире — «отбой». Так что брысь отсюда, и чтобы я тебя не видел.
Пянко покачал головой. На лесные поселения часто обрушивались напасти: то недород, то эпидемия, то волки стадо порежут, и по весне у капониров частенько объявлялись немногие выжившие, рассчитывая просто подкормиться на дармовых харчах, а не действительно посвятить жизнь нелегкой службе Рядового. Но Тамаров все-таки перегнул палку. Не стоило так хамить. Потомственный полковник на каждом совещании сержантского состава подчеркивал, что люди капониров должны соблюдать определенный этикет при обращении с «низшим» народом. Пянко тяжело вздохнул: пожалуй, стоит подойти, разобраться, в чем там Дело. Но со стороны КПП больше не донеслось ни звука, и Старшина опять вздохнул, но на этот раз облегченно, и отправился спать.
Поднялся он поздно, уже рассвело. Дежурным по батарее сегодня был Потомственный сержант Итин, из хорошего, крепкого рода, так что старшина вполне мог на него положиться. Поэтому он и не пошел в расположение к подъему, к тому же у него была задача, исполнить которую можно было только при свете дня. Пянко быстро позавтракал, достал малую саперную лопатку и двинулся к Мокрому логу. На гребнях скатов Мокрого лога росла отличная бузина, и он собирался наметить несколько кустиков, которые надо было пересадить на крышку четвертой шахты, а заодно и третьей. На ней кусты пока еще выглядели прилично, но Старшина наметанным глазом уже заприметил первые признаки увядания. Все равно через неделю так и так придется пересаживать.
Он вышел через старое КПП. На ночь здесь выставляли часового, но с рассветом его сняли, так что Старшина открыл своим ключом старый навесной замок, соединявший своей изрядно истончившейся дужкой два конца блестевшей ружейным маслом железной цепи, отворил покосившуюся скрипучую дверь и шагнул внутрь темного павильона. Он любил это место. Хотя даже самому себе не мог объяснить почему. От здания старого КПП осталось по существу только две стены и покосившиеся остатки крыши. Узкий коридорчик был весь засыпан прошлогодней листвой, налетевшей сквозь выбитые стекла окон. Окна были огромными, от пола до потолка, скорее, даже не окна, а стеклянные стены. И что у Прежних была за привычка так разбазаривать столь драгоценный материал — стекло? Но кто их поймет? Хотя, когда эти стеклянные стены были целы, здание, наверное, выглядело просто шикарно. И никак не вязалось с другими строениями капонира, прочными, громоздкими, предназначенными для того, чтобы при любых обстоятельствах продержаться как можно дольше. Удивительно, что военные Прежних решили построить для себя столь хрупкое и прозрачное здание. И может быть, причина его необъяснимой любви к этому запустелому месту заключалась именно в этом удивлении. Здесь он ощущал мощь своих предков наиболее явственно.