— Возлюбленные дети Сама и Ома, так покажем же богам нашу верность, вознесем хвалу, и да простирается их охраняющая рука над нашими домами!
Последовал новый взрыв криков. Когда он поутих, Первосвященник повернулся к узникам.
— Пусть же сам народ возвестит предателям и богохульникам их судьбу. — Он упер указующий перст в первого из осужденных жрецов. — Агион, верховный жрец Сама, помысливший предать Отца своего, коему должен был служить во благо народа Тамариса, — наказание ему?
И толпа на площади заорала:
— СМЕРТЬ!!!
Первосвященник взмахнул рукой, и стражники толкнули избитого старика вниз, в загон к священным собакам. Толпа ревом сопровождала весь полет, а когда собаки набросились на упавшее тело, рев перешел в визг. Пока жертва шевелилась, неуклюже пытаясь оттолкнуть оскаленные пасти, толпа бесновалась. Но вот все затихло, и Первосвященник вновь повернулся к узникам. И вновь зазвучал над площадью его торжествующий голос.
— Гонон, верховный жрец Ома, сомысленник и сообщник Агиона, — в голосе Первосвященника усилились гневные нотки, видимо, Гонона он ненавидел больше, чем Агиона, — тварь, осквернявшая священное пламя, дабы боги-близнецы не смогли подать знак смиренным детям своим…
Он не успел даже закончить обвинение, как толпа заорала:
— СМЕРТЬ!
И еще одно тело полетело вниз. После очередного взрыва воплей Первосвященник продолжил:
— Согей, старший заггр, чужеземец, прижившийся на земле Тамариса и обиравший со своей стаей лентяев и обманщиков доверчивых детей богов-близнецов, какая будет кара ему?
На этот раз крики «смерть» звучали гораздо тише, заггры были чем-то вечным, неизменным и, после того угара смертей и разрушений, через который город прошел три дня назад, уже не воспринимались как угроза. Но толпа была разгорячена двумя первыми смертями, и заггр тоже полетел вниз. Первосвященник почувствовал спад энтузиазма толпы и решил побыстрее закончить:
— И чтоб умилостивить наших отцов и искупить слепоту и доверчивость, пусть примут ОНИ этих заблудших, кои в неведении, обманутые отступниками, сотворили страшное: подняли руку на глаза и уши богов — священных псов. Пусть идут к богам без злобы и зависти нашей, да простится им содеянное. — И Первосвященник, отступив назад, негромко сказал стоящему рядом седому жрецу: — Ты был прав, Заогон, хватило двух первых.
Тот кивнул, и в этот момент Грон почувствовал, как у него внутри словно лопнул пузырь сдерживаемой ярости. Он уперся руками в своих конвоиров, приподнялся, расставил ноги, потом резко согнулся — оба стражника, вопя от ужаса, полетели вниз. А Грон одним движением скользнул к строю жрецов.