Грон жил у табунщика уже целую четверть. Табун его составлял почти полторы сотни лошадей, и каких лошадей! Из того, что Грон видел до сих пор, эти были самыми рослыми и красивыми. Если сам табунщик со своим семейством были прямо-таки заскорузлыми от грязи, то лошади просто сверкали чистой, лоснящейся шкурой и вычесанными гривами. Естественно, это было немалое богатство. Поэтому ежедневно один из сыновей, обмотав копыта шкурами и взяв дорогой бронзовый нож, отправлялся вниз по тропе — сторожить, чтобы в долину не проник посторонний. Остальные пасли табун и заготавливали скудный прокорм себе и обильный лошадям. Вопреки предположениям Грона, табунщик не жил от своих лошадей. Несмотря на свою очевидную ненужность, в табуне ходил десяток «старичков», которых вполне можно было бы пустить на мясо и шкуры. Кроме того, все, что Грон знал о ценах в этом мире, говорило, что табунщик мог бы обеспечить безбедное существование себе и своей семье, продав даже треть табуна. Но табунщик, видимо, был так сильно привязан к своим животным, что не мог заставить себя расстаться с ними. И, кажется, такая его привязанность была не по нраву двоим старшим сыновьям. А может, просто злобность доминировала в их характерах. В остальном члены семьи походили друг на друга, как оловянные солдатики. Вся их жизнь крутилась вокруг лошадей. К исходу недели Грон понял, почему крестьяне не сильно жаловали табунщика. Тот отличался от них слишком многим. Весь день семьи был наполнен работой, и за весь день все пятеро произносили едва десяток слов. С лошадьми они и без слов прекрасно понимали друг друга. Им не нужен был никто другой, другие означали только помеху, вносили сумятицу в размеренную и привычную жизнь, а потому раздражали. Однажды утром Грон испытал это на себе.
В этот день все поднялись еще затемно. Завтрак был обильнее обычного, так как похлебка была приправлена бараньим салом. Столь редкий продукт явился, по-видимому, результатом обмена с деревенскими. После завтрака Грон привычно поднялся и пошел вслед за табунщиком. Однако в дверях перед ним возник старший сын. Обдав Грона злобным взглядом, он с силой отпихнул его, так что не ожидавший этого Грон отлетел в сторону. Второй братец рассмеялся и попытался пнуть зазевавшегося гостя, но Грон поймал его за ногу и чуть вывернул ступню. Сынок заорал. В дверях вновь возник табунщик. Быстро окинув взглядом место происшествия, он рявкнул, но на этот раз старший, который прежде лишь недовольно ворчал на рычанье отца, вдруг развернулся и заорал на папашу. Видимо, это было в первый раз, потому что табунщик опешил. А старший шагнул было к Грону — то ли намереваясь освободить поскуливавшего от боли брата, то ли поплотнее заняться Гроном, — но в следующее мгновение взвизгнул и дернулся в сторону. Опомнившийся отец принялся активно восстанавливать статус-кво, охаживая обнаглевшего сына кнутом по спине, плечам и чему ни попадя. От удивления Грон даже выпустил ногу второго братца. Когда старший забился в угол и сжался, закрыв голову руками, табунщик, тяжело дыша, прекратил экзекуцию. Окинув всех присутствующих свирепым взглядом, он повернулся к Грону и яростно бросил ему: