По поводу приказа генерала Шарпи Врангель пригласил к себе начальника штаба Шатилова. И уже через час они сочинили ответ. Он был довольно резкий.
«Ставлю Вас в известность, что вся реорганизация Русской Армии произведена, о чем Вам была заблаговременно направлена копия моего приказа. Прошу это учитывать в части, касающейся численного состава армейских подразделений. Так, Первый армейский корпус может быть отравлен в Галлиполи лишь в полном списочном составе. Это относится также к воинским подразделениям, которые намечено дислоцировать в Чаталджи и на острове Лемнос».
— И вот что, Павел Николаевич! Сегодня же доставьте с нарочным это письмо генералу Шарпи, — попросил Врангель. — Надеюсь, на какое-то время у них отпадет охота командовать русской армией.
— Во всяком случае, они, возможно, поймут, что мы — не марионетки и дергать нас за ниточку непозволительно. Да и опасно, — согласился Шатилов.
И пока начальник штаба рассовывал по папкам свои документы, Врангель потянулся к листку желтоватой оберточной бумаги. По мере чтения его лицо становилось все более сосредоточенным и даже злым.
— Прощу задержаться! — попросил Врангель Шатилова, все еще не отрывая глаз от бумаги.
Закончив читать, Врангель продвинул листок по столу к ожидающему начальнику штаба.
— Рапорт Слащёва. Ознакомьтесь.
Шатилов склонился над листком. Прочтя, какое-то время стоял молча.
— Ну, и что я ему должен ответить? — мрачно спросил Врангель.
— Судя по всему, он продолжает употреблять кокаин, — Шатилов повертел рапорт в руках: — Написано явно нездоровым человеком.
— В последнюю минуту его усадили на «Илью Муромца». Без вещей, — вспомнил Врангель. — Где бы он в море сумел достать кокаин? На берег, как я знаю, он не сходил. Да, в сущности, и не в этом дело.
— Рапорт довольно хамский, — сказал Шатилов.
— Это началось у него давно: мания величия, что ли. Я повозился с ним предостаточно. А когда-то он был блестящим генералом, — с печалью в голосе произнес Врангель. — До безрассудства смелым. Порой изобретал невероятно хитроумные операции. А сейчас… сейчас он представляет из себя примерно то же самое, что и этот его рапорт.
— Но ответить надо, — сказал Шатилов.
— Обязаны, — поправил его Врангель. — Но надо ли? Слащёв уже давно кончился как человек. Все его фантасмагории, все эти оркестры в рядах атакующих, которыми он время от времени будоражил армию — дорогие глупости. Последние месяцы я не слышал от него ни одного дельного предложения. Сплошные фантазии.
Они какое-то время молча размышляли.
Врангель понимал, что этот преждевременно израсходовавший себя человек уже не представлял для армии никакой пользы. Может быть, сейчас, после того, как у него образовалась семья, он найдет себя в мирной жизни. Но в этом ему он, Врангель, ничем помочь не может. Но и обижать его он не хотел. Во всяком случае, на хамство, содержащееся в рапорте, он нисколько не обиделся. Прежде сердился, таил обиду, ссорился. А потом он словно забыл о нем. Когда видел его — вспоминал, но общаться больше не хотелось. Все отмерло.