Но веранда была такая маленькая, что расставить там книги хоть в каком-то порядке было невозможно, и ни его письменный стол, ни кушетка там не помещались, так что он перетащил и то и другое в подвал. Зимой веранду трудно было обогреть, летом, он знал, солнце будет накалять ее так, что долго там находиться станет почти невозможно. Тем не менее он проработал там несколько месяцев. Он раздобыл маленький столик и использовал его как письменный, купил переносной обогреватель, чтобы уменьшить холод, который вечерами проникал сквозь тонкие дощатые стены. Спать он стал на диване в гостиной.
После нескольких месяцев относительного мира, пусть и неуютного, он начал, возвращаясь из университета, обнаруживать на веранде, служившей теперь его кабинетом, разную небрежно оставленную домашнюю дребедень: сломанные лампы, коврики, сундучки, коробки со всякой всячиной.
– В подвале очень сыро, – сказала ему Эдит, – вещи портятся. Ты ведь не будешь против, если это полежит здесь какое-то время?
Как-то раз весной он, придя с работы в сильный дождь, увидел, что ветер разбил одно из стекол веранды; дождь начал захлестывать внутрь и испортил несколько книг, а многие его записи сделал нечитаемыми. Несколько недель спустя Эдит в его отсутствие разрешила Грейс с подружками поиграть на веранде, и они порвали и помяли еще кое-какие его бумаги, в том числе первые страницы рукописи новой книги.
– Я только на несколько минут их туда пустила, – сказала Эдит. – Ведь где-то же надо детям играть. Но я понятия не имела. Тебе надо поговорить с Грейс. Я ей объясняла, как важна для тебя работа.
После этого он сдался. Часть книг – сколько можно было разместить – перенес в свой кабинет в университете, который делил с тремя более молодыми преподавателями, и стал просиживать там большую часть того времени, что прежде тратил на занятия дома; он приходил домой рано лишь в те дни, когда тоска по мимолетному взгляду на дочь, по недолгому разговору с ней становилась невыносимой.
Но в университетском кабинете много книг поставить было негде, и работа над рукописью часто прерывалась из-за того, что у него под рукой не было необходимых текстов; кроме того, один из его соседей по кабинету, серьезный молодой человек, имел привычку назначать студентам консультации на вечернее время, и монотонные разговоры, доносившиеся из другого конца комнаты, отвлекали Стоунера, мешали ему сосредоточиться. Он начал утрачивать интерес к книге; работа замедлилась, а потом и вовсе остановилась. Он понял, что с какого-то момента она была для него не более чем убежищем, гаванью, предлогом для того, чтобы вечерами сидеть в кабинете. Он продолжал проводить там время, читал, думал и наконец стал обретать некое успокоение, получать удовольствие от того, чем занимался, от познания, не преследующего никакой определенной цели; на него порой даже нисходила тень былой радости.