— Смарагд Шилин! — отрекомендовался человек в пальто, подойдя к Пентаурову. — А это со мной учитель здешнего училища — Зайцев.
Пентауров, приподнявшийся было со стула, грузно опустился на него и убрал назад протянутую руку.
— Чем могу быть полезен вам, судари мои? — спросил он, откинувшись на спинку.
Лицо Зайцева, молодое и миловидное, подернулось краской.
— Видите ли, я вот… — Он словно поперхнулся и взглянул на своего спутника.
— Да не мнись, приступай прямо! — поддержал его Шилин. — Видите ли, он написал трагедию…
Лицо Пентаурова выразило изумление.
— И принес к вам, чтобы вы поставили ее на театре! — докончил он. Серые, смелые глаза его перешли на лицо Зайцева. — Трус он большой: кабы не я — и не пришел бы ни за что!
— Вы написали настоящую трагедию? — обратился Пентауров к Зайцеву, стоявшему в противоположность товарищу в самой скромной позе и опустив глаза в землю.
— Написал-с… — ответил тот, поднял на миг большие темные глаза и опять потупил их.
— И вы желаете, чтобы я ее поставил?
— Разумеется… — ответил Шилин.
— Гм… А знаете ли вы, молодой человек, — назидательно начал Пентауров, — для чего сей театр предназначается?
Ответом ему были два вопросительных взгляда пришедших.
— Театр сей предназначается для великих произведений! Здесь будут явлены публике только великие пьесы… Будут Сумароков, Озеров, ну… и другие. Вы считаете себя, молодой человек, достойным занять место среди них?
Зайцев слегка побледнел.
— Я ничем не считаю себя, — негромко ответил он, вскинув вдруг загоревшиеся глаза на Пентаурова, — я только принес свой опыт и прошу вашего суда над ним.
— А, это дело другое! — смягчившись, сказал Пентауров. — Хорошо, я прочту его и обсужу. Но только не теперь, сейчас я занят по уши. Вот это мой режиссер и правая рука моя… — добавил он, взяв протянутую ему рукопись и указывая ею на Белявку, стоявшего рядом с ним в позе короля, принимающего депутацию, с рукою на эфесе шпаги. — Он прочтет и доложит мне, стоит ли мне беспокоиться и читать ее…
— Стоит, в том я порука! — воскликнул Шилин, стукнув кулаком в широкую грудь свою. — Штука презамечательная!
Посетители отвесили по поклону, на которые Пентауров ответил снисходительным наклонением головы, и удалились, — Зайцев на носках, а Шилин без стеснения шагал по сцене, как по чистому полю.
Репетиция возобновилась.
Надо, наконец, сказать несколько слов о виновнике стольких рязанских тревог и событий — о Пентаурове.
Отец его обладал большим состоянием, мать же его, Людмила Марковна, имела только связи: она приходилась дальней родственницей фавориту императора, графу Бенкендорфу.