— Соседняя попадья родила тройню! — густым басом вставил Возницын, сидевший, вернее возлежавший за столом, с ногами, положенными на кресло.
Штучкин опустил руку.
— Отец благочинный! — внушительно ответил он. — Мы, военные, сплетнями не занимаемся. У нас в Рязани скоро будет театр!
— Да ну? — в голос воскликнули Курденко и Светицкий; первый даже вскочил со стула.
— Истина-с! Пентауров начал строить театр…
— Стро-о-ить еще только? — разочарованно протянул Курденко. Он махнул рукою и сел допивать свой кофе.
— Это еще с год пройдет, пока будут давать в нем представления! — сказал Светицкий.
— Нет-с, не год! — возразил Штучкин. — А через два месяца. Пентауров его строит.
— Кто это такой? — проронил Костиц.
— Вы не знаете Пентаурова? — изумился Штучкин.
Костиц скосил налитые кровью глаза на правый ус свой, спадавший ему на грудь и покрутил его.
— Не имею этой великой чести…
— Первый богач рязанский! При дворе был в фаворе, Потемкиным вторым, может быть, был бы, но… — Штучкин понизил голос и оглянулся на дверь. — Сорвалось! Дуэль у него с Аракчеевым чуть не вышла, сюда велели выехать. Вот-с кто такой Пентауров. И он сам мне вчера сказал, что через два месяца подымет занавес. Этими словами сказал! А актриски у него, господа, какие… У-ух! — Штучкин вытянул вперед хоботком бритые губы и поцеловал кончики своих костлявых пальцев.
Еще измятые после сна лица всех оживились.
— Вы их видели? — быстро задал вопрос Курденко, слывший, несмотря на свою девичью наружность, первым ходоком по части женского пола.
— Разумеется. Всех их знаю!
— Откуда он их набрал? — спросил Светицкий.
— Откуда? Ну, девки дворовые, разумеется: кто ж еще в актрисы пойдет?
— Дуры дурами и будут по сцене ходить! — насмешливо отозвался Возницын. — Есть что посмотреть: королевы, мадам «Чаво»!
— Вы, Лев Михайлович, любите, не глядя, критику пустить! — возразил Штучкин. — Подлинную королеву в театр ведь из-за границы не выпишешь! А девка девке рознь. У него замечательные есть: по-французски даже говорят!
— Быть не может? — усомнился Курденко.
— Ей-богу, сам говорил с ней! Личиком — херувим. И имя у нее замечательное — Леня, Леонида то есть…
Гусары переглянулись.
— Что ж, отец-настоятель, — проговорил Возницын, поворачиваясь к Костицу, — коль такое дело, отмолебствовать, как будто, подобает?
Костиц кивнул начавшей седеть головой в знак согласия.
— Ударь, сыне, в кандию!… — обратился он к Светицкому.
Тот протянул руку к подвижному колоколу, висевшему на небольшом треножнике, поставленном перед ним на столе, и дважды дернул за ремешок, привязанный к языку. Звон разнесся по всему дому.