Ван Вейтерен обычно всегда припоминал эту историю по дороге в клуб, сегодняшний день не стал исключением.
«Наверное, раньше было еще труднее работать», – подумал он, нагибаясь перед низкой дверью, ведущей под своды арок зала.
Малер, как обычно, сидел за столом в дальнем углу под картиной Дюрера и уже расставил фигуры. Ван Вейтерен сел, вздыхая, напротив.
– Ай-ай-ай, – сказал Малер, запустив пальцы в свою мохнатую бороду. – Совсем беда?
– Что?
– Что-что! Мясорубка, естественно. Мерещатся зеленые человечки с окровавленными топорами?
– Ах, это. Это просто пустяк.
Малер секунду выглядел озабоченным.
– А что же тогда, черт возьми, на тебя так давит? Ты снова в строю, начинается лето, все цветет, природа бушует в ожидании грядущего праздника жизни. Черт возьми, отчего бы тебе вздыхать?
– У меня есть проблема, – сказал Ван Вейтерен, выводя ферзя.
– У меня их тысяча, – ответил Малер. – В любом случае давай выпьем за твое возвращение из царства мертвых!
Они выпили, и Малер снова склонился над доской. Комиссар закурил и стал ждать. Он начал играть в шахматы еще в юности, но никогда не сталкивался с противником, который бы вел партии, как Малер. В самом начале – то есть перед первым ходом – он десять – двенадцать минут напряженно думал, а потом мог сделать больше тридцати ходов, не размышляя дольше минуты. Потом, перед завершением партии, он снова позволял себе глубокий десяти-, пятнадцатиминутный анализ, после чего заканчивал игру в том же молниеносном темпе, независимо от того, выигрывал ли он, достойно проигрывал или соглашался на ничью.
Сам Малер не мог вразумительно объяснить свой метод и говорил, что это просто вопрос ритма.
– Иногда важнее время, в которое сделан ход, чем он сам, – утверждал он. – Понимаешь, что я имею в виду?
Но Ван Вейтерен не понимал.
– Со стихами то же самое, – признавался старый поэт. – Я сижу и долго смотрю в пустоту, примерно полчаса или даже больше, а потом беру ручку и сразу, чертовски быстро, все записываю. Этот процесс нельзя прерывать.
– А что в это время происходит у тебя в голове? – спрашивал Ван Вейтерен. – Во время этой концентрации?
Оказалось, что Малер об этом понятия не имеет.
– Я боюсь об этом думать, – объяснил он. – Некоторые состояния не терпят анализа. Вот такие они.
Ван Вейтерен отпил из стакана, раздумывая о его методе и ожидая хода.
«Действие без раздумий», – подумал он.
Та ли это в действительности?
Могут здесь вообще быть какие-то точки соприкосновения?
– Ну? – спросил Малер, когда они меньше чем за сорок пять минут сыграли партию вничью. – Что у тебя не так?