Однажды в компании художников он раскричался, будучи не в состоянии сдерживать себя дольше:
– Этот чертов Сурдис становится притворщиком… Кто из вас видел его последнее полотно? Что, у него крови не осталось в венах, у этого парня? Девки его вымотали! Увы! Это вечная история! Позволяют съесть себя без остатка какой-нибудь мерзавке… И знаете, что бесит меня всего больше? То именно, что работает он по-прежнему мастерски, великолепно! Можете смеяться надо мной сколько вам угодно! Я был уверен, что он кончит мазней, бесформенной мазней падшего человека… Но ничего подобного. Как будто бы он нашел автомат, который работает за него с аккуратностью машины – пошло и быстро. Это – гибель! Он конченый человек, так как неспособен на ошибки в искусстве.
Художники, привыкшие к парадоксальным выходкам Ренекена, рассмеялись. Но он-то знал, насколько он прав, и сожалел о Фердинанде, потому что искренне любил его.
На следующий день он отправился на улицу Дассас. Ключ торчал в двери, он решился войти не постучавшись и остановился как вкопанный. Фердинанд отсутствовал. Перед мольбертом стояла Адель, торопливо заканчивая картину, о которой уже давно было объявлено в прессе. Она была так поглощена работой, что не услышала, как открылась дверь, не предполагая, что прислуга, возвратившись домой, оставила свой ключ в двери. Ошеломленный, Ренекен мог наблюдать работу Адели несколько минут. Она работала быстро, с уверенностью, которая показывала, что она уже набила на этом руку. У нее была ловкая, беглая сноровка того самого хорошо отрегулированного автомата, о котором Ренекен говорил накануне. Мгновенно он понял все, и его замешательство было тем сильнее, чем больше он осознавал свою нескромность. Он попытался уйти, чтобы вернуться постучавшись, но Адель внезапно обернулась.
– Это вы! – вскрикнула она. – Как вы здесь очутились, каким образом вы вошли?
Кровь прилила к ее лицу. Ренекен, смущенный не менее, чем она, стал уверять ее, что он только что вошел. Потом до его сознания дошло, что, если он умолчит о виденном, его положение станет еще более неловким.
– Видно, вам приходится туго и тебе пришлось помочь немного Фердинанду, – сказал он как только мог благодушно.
Она уже овладела собой, лицо ее приняло обычный восковой оттенок, и ответ прозвучал совсем спокойно:
– Да, эту картину необходимо было сдать еще в понедельник, а Фердинанда опять мучили боли… О! Я сделала только несколько мазков.
Но она не заблуждалась: провести такого человека, как Ренекен, было невозможно. Она стояла неподвижно, держа в руках палитру и кисти. Тогда он принужден был сказать ей: