По своему обыкновению, в июле Ренекен захотел проехаться в Меркер. С момента последней выставки в Салоне он испытывал непреодолимое желание посмотреть еще раз на супругов. Он искал случая проверить свои выводы и утверждения относительно них.
Он явился к Сурдисам в разгар дневной жары; в их саду была приятная тенистая прохлада. Все, начиная от цветников, содержалось в образцовом порядке и чистоте. Буржуазная респектабельность дома и сада говорила о достатке и спокойствии. Шум маленького города не долетал до этого уединенного уголка, слышалось только жужжание пчел вкруг вьющихся роз. Служанка сказала посетителю, что госпожа находится в мастерской.
Когда Ренекен открыл дверь, он увидел Адель, которая писала стоя, с той ухваткой, которую он уже отметил, когда застал ее за работой в первый раз, много лет назад.
Но теперь она ни от кого не пряталась. Когда она заметила Ренекена, у нее вырвалось радостное восклицание и она хотела отбросить палитру. Но Ренекен остановил ее:
– Я уйду, если ты будешь беспокоиться из-за меня!.. Что за черт! Разве я тебе не друг? Работай, работай!..
Она не заставила себя упрашивать, так как хорошо знала цену времени.
– Ну хорошо! Если вы мне позволяете, я продолжу работу. Так уж получается, что для отдыха не хватает времени.
Несмотря на возраст, несмотря на все увеличивающуюся тучность, Адель работала по-прежнему споро и ловко, с поразительным профессиональным мастерством.
Ренекен наблюдал за ней некоторое время, потом спросил:
– Где Фердинанд? Он ушел куда-нибудь?
– Вовсе нет! Он здесь! – ответила Адель, показывая концом кисти в угол мастерской.
Фердинанд был действительно там, он лежал в полудремоте, растянувшись на диване. Голос Ренекена разбудил его, но он не осознал, кто это пришел, так он ослабел, так медленно работала его мысль.
– А, это вы, какой приятный сюрприз! – сказал он наконец и расслабленно пожал руку Ренекену, с усилием принимая сидячее положение.
Накануне жена накрыла его с девчонкой, которая приходила мыть посуду. Он был необыкновенно удручен, лицо его выражало растерянность и покорность, он не знал, что ему сделать, чтобы только умилостивить Адель. Ренекен нашел его более опустошенным и подавленным, чем ожидал. На этот раз упадок духа был так очевиден, что Ренекен испытывал глубокую жалость к этому несчастному человеку. Ему захотелось попытаться разжечь в нем былое пламя, и он заговорил об успехе «Класса» на последней выставке:
– А вы молодчина! Вы всё еще задеваете публику за живое… В Париже говорят о вас, как в дни вашего первого дебюта.