Это руки, чтобы достигнуть счастья,
Это ноги, чтобы к нему прийти,
Это глаза, чтобы его увидеть,
Это губы, чтобы его воспеть.
А где же оно?
Вот скоро мне семнадцать лет —
Как мало и как много!
Но впереди дороги нет.
И сзади нет дороги.
И только звезды за окном
Да тучи поволока,
И только в комнате темно
И странно одиноко.
Горечь полыни…
Он редко читал нам свои стихи, во всяком случае, большинство напечатанных в той книжечке мне были неизвестны. Любил читать вслух Мандельштама, Ходасевича, Пастернака, Цветаеву. Но кое-что свое все-таки читал. И когда у Арбузова и Плучека возник замысел ввести в спектакль хор строителей города, Валентин Николаевич спросил у Севы:
– Можешь написать песню для хора?
– Напишу, – ответил Сева.
Через пару дней мы разучивали его песню, музыку для которой сочинил один из наших студийцев, сын известной в те годы певицы Галины Бариновой.
У березки мы прощались,
Уезжал я далеко.
Говорила, что любила,
Что расстаться нелегко.
Вот он, край мой незнакомый, —
Сопки, лес да тишина,
Солнце светит по-другому,
Странной кажется луна…
Удивительно, как легко и точно почувствовал он и характер, и тональность будущего спектакля, и настроение той сцены, для которой предназначалась песня.
После премьеры эту песню распевали в студенческих компаниях.
А вскоре мы с Севой стали соавторами.
Все началось с несостоявшейся поездки в Новый Иерусалим, на дачу к Наташе Антокольской, в июне сорокового года. Мы с Севой опоздали на утренний поезд и, не видя особого удовольствия в том, чтобы три часа дожидаться следующего, отправились к Севе посидеть, поболтать, вообще как-нибудь провести неудавшийся воскресный день. Сева предложил заняться придумыванием сюжетов для этюдов.
В тот жаркий летний день, сидя в его прохладной комнате и попивая рислинг, мы придумали пристань небольшого городка на Волге и двух молодых парней, с грустью поглядывающих на проходящие мимо пароходы и на девушек, стоящих у борта. Большие пароходы здесь не останавливаются. “Все красивые девушки мимо едут”, – говорит один из них.
Неожиданно Сева сказал:
– Исай, этот не этюд. Это начало пьесы!
Действительно, чувствовалось, что это начало пьесы. Какой именно пьесы, ни я, ни он еще не понимали, но оба загорелись этой идеей. Почему-то писать вдвоем не решились. Позвонили Саше Галичу и предложили ему писать пьесу втроем. Сказалась привычка: этюды чаще всего делались именно втроем.
Саша сразу же согласился. Мы отправились к нему домой и тут же приступили к делу. Работали увлеченно, но вместе с тем и с некоторой неуверенностью: то теряли веру в свой замысел, то снова обретали ее. Но когда прочли Арбузову первый акт и встретили у него не просто одобрение, но и горячую заинтересованность и готовность самому эту пьесу ставить, поверили и в себя, и в будущую пьесу.