— Чего ради? — возмутился Шерман. — Я спать хочу.
— Среди прибывших паломников есть прехорошенькая девушка, — с улыбкой мартовского кота сообщил эльф. — Я пригласил ее в келью, дабы всю ночь предаваться… усердным молитвам.
— Угу… а я, как дурак, всю ночь молебен должен слушать, — проворчал норлок.
— Она там не одна. А с парой подруг. Почему бы тебе не зазвать кого‑нибудь из них в исповедальню? — хитро предложил Лавр.
— Иди ты! — отмахнулся Шерман.
Келью, правда, он эльфу все‑таки уступил. Пусть потешится. В конце концов, Шерман сам такой был, пока Брин не встретил. И тоже наверняка не упустил бы подвернувшегося шанса. Однако осознание этого настроения норлоку нисколько не прибавляло. После ночного молебна он чувствовал себя усталым и разбитым до такой степени, словно путешествовал без отдыха как минимум неделю.
— Как провел время? — встретил его ехидным вопросом сыто улыбающийся эльф.
— Хуже, чем ты, — буркнул Шерман. — Выяснил, почему орден отшельников, к которым мы примкнули, называется Доминиканским.
— И почему же?
— В честь святого Доминика, прославившегося своим образом жизни.
— Красивые послушницы, я так понимаю, в этот образ жизни не входили? — саркастично уточнил Лавр.
— В этот образ жизни даже нормальная еда не входила, — хмыкнул Шерман. — Святой пил только воду, совершенно отказался от мяса и масла, вареные овощи позволял себе лишь по воскресеньям; в остальные дни ел один хлеб, да и то в очень малом количестве. Кроме того, Доминик обрек себя на полное молчание. Впрочем, через какое‑то время, даже такой режим показался святому недостаточно строгим, и он увеличил свои постные дни, подвергая себя жесточайшим мучениям. Зимой он спал перед дверью кельи в одной рубахе, связанной из железной проволоки, укрываясь панцирем. Как‑то раз, представ с окровавленным лицом перед аббатом, он бросился к его ногам с воплем: «Отец мой, я согрешил тяжко, наложи на меня суровую епитимию». Этот святой юродивый вместе с хлебом позволил себе съесть несколько листьев! Доминик молился, сложив руки в виде креста, прочитывал двенадцать псалмов по восемьдесят раз, прибавляя к ним гимны и литании.
— Отличное упражнение! — не выдержав, фыркнул эльф.
— Это еще что… за несколько лет до смерти, убедившись, что ремни из кожи жестче, чем прутья, Доминик принялся себя ими истязать до тех пор, пока его кожа не стала черной от рубцов. Под кольчугой Доминик носил также восемь железных обручей, впивавшихся в его тело. Кстати, утверждают, что этот помешанный прожил очень долго.
— Уж не оттого ли, что он соблюдал «железный режим»? — расхохотался эльф. — Может, конечно, такая процедура и полезна, но меня что‑то не тянет последовать примеру святого. Да, я вижу, ночь ты провел действительно весело. Может, в следующий раз ты все‑таки предпочтешь кого‑нибудь исповедовать? Достаточно симпатичного, чтобы скрасить ночь?