В балке и сосредоточились, вся «инвалидная команда» и сапёрный полувзвод Левши. А разведчики разделились: часть заняли позиции у самой дороги, а пятеро, под предводительством Гриши Поповича, перебрались, едва только «крокодил» с синими щёлочками замаскированных огней скрылся за поворотом, на ту сторону: проверить, не заминирована ли северная обочина трассы, и расчистить проход для основной группы.
А погода чем дальше, тем больше становилась «партизанской»: ветер и снег усиливались, так что пятёрку всадников-татар, поднимающихся к Джалману, сначала услышали (джигиты перекрикивали ветер), а потом уже только разглядели: тёмные горбатые силуэты в снежных вихрях на фоне белой дороги и заметённых снегом кустов.
— А знаешь, что они тараторят, командир? — чуть приподнял голову в лохматом треухе Шурале Сабаев.
— Что на пересменку пора, — отозвался почти невидимый Хачариди.
— Так ты что, понимаешь по-нашему? — поразился Шурале.
— Нет, но орднунг я уже выучил, — огрызнулся Серёга. — Всё, подъём. И будем молиться, чтоб их сменщикам на метель не моглось выползти. Хоть минут десять.
…Молитвы ли помогли, партизанское горькое счастье ли, но только аж на пятнадцатой минуте трасса вернулась в свой режим, и то не от «оборонцев», а от «крокодила», который пёр, подвывая и лязгая, наверх, к Джалману.
К тому времени все партизаны перебрались через шоссе. Замыкающие уже брели в полусотне шагов от трассы, а спасительная метель успела загладить и полосу следов поперёк шоссе, и наспех замаскированный проход в кустарнике на северной стороне.
Разведчики — кто не впрягся в санки и волокуши с ранеными и «ценным грузом», замотанным в брезент, кто не поддерживал «ходячих», — прокладывали путь по снежной целине. Каждый следующий привал оказывался длиннее предыдущего, всё труднее было сдвигать с места обессиливших людей. Уже и Арсений на третьем привале обошёл чуть не всех, заглядывая в измождённые лица и всё повторяя:
— Чё ж помирать теперь, когда столько уже промучились? До аэродрома — ну полчаса, от силы…