Ага, отлично, Яша принял-таки навязанный стиль общения, тоже обратившись ко мне на «ты». Уже прогресс.
– Ну, тут-то уж совсем просто! – широко улыбнувшись, ободряюще сжал его плечо. – Мы все – и бойцы, и лейтенант с сержантом, и ты, и даже вон Валюша, – я шутливо кивнул в сторону санинструкторши, – просто спасаем свои жизни, как ни банально это звучит. И возвращаемся к своим, чтобы затем снова бить врага везде, где он только появится. Вот и вся моя философия. И как бы вы, товарищ старший лейтенант, ни спорили, нет в этой самой философии места для вашей вины. Поди, когда тому эсэсману пулеметным прикладом полбашки снесли, никакими комплексами вины не маялись?
Джугашвили робко улыбнулся – едва ли не впервые с момента нашего знакомства.
– Так что хватит переживать, нам еще фрица до Берлина гнать, да Гитлера на фонаре вешать. Вот там за всех наших павших и сочтемся. И вот еще что…
Отстегнув тугую пуговицу, я снял с пояса почти пустую флягу погибшего танкиста:
– Давай помянем погибших да станем собираться. Этих мы перебили, да не ровен час еще кто к нам прилепится. До утра мы, кровь из носу, должны до наших дотопать…
Подошедший поручик, узнав, за что пьем, понимающе кивнул и тоже сделал глоток. С минуту помолчали, вспоминая павшего товарища – шебутной, но искренний и немного наивный Серега, так уж вышло, оказался первым, кто повстречался нам в этом времени, и мы уже успели к нему привязаться. И от этого на душе становилось еще тяжелее.
Вернув мне фляжку, Гурский сообщил:
– Собираемся, мужики, нужно уходить. Один из немцев был еще жив, когда мы его нашли, так что удалось задать пару вопросов, прежде чем помер. Их группа, к счастью, была единственной, но кроме них следом за нами бросили еще фельджандармов и пехоту. Правда, если он не соврал, в этом квадрате их нет, но засиживаться на одном месте все равно опасно. Кстати, собака у них действительно была, тут ты угадал. Подорвалась на наших минах вместе с проводником и еще двумя эсэсовцами. Виталий, как твоя рана? – Вопрос, разумеется, был с подтекстом, понятным только нам двоим, но не отвечать же прямо, что, мол, пустяки, через часок окончательно зарастет?
– Нормально, командир. – Я незаметно подмигнул Гурскому. – Вообще не болит. Да и какая там рана, так, тьфу, глубокая царапина. Валюша меня перевязала, так что до свадьбы заживет.
– Добро, тогда я к бойцам пойду, а вы с товарищем лейтенантом пленных развяжите, пусть немного кровь разгонят перед дорогой, засиделись, поди.
Увидев, как я подхожу к ним со свежеперевязанной рукой, в покрытой темными пятнами подсохшей крови гимнастерке и с трофейным штыком на поясе (заточку эсэсовского «хынжала» я собственной кожей оценил еще во время драки, так что после боя немедленно прибрал его к рукам вместе с ножнами), немцы заметно напряглись, чисто интуитивно подтянув в подсознательном защитном жесте поближе к животу согнутые в коленях ноги. Ну, понятно, решили, что я решил отомстить за погибшего товарища. Или их выражение моего лица напугало? Похоже, правильно мне жена говорит, что я за собственными эмоциями следить не умею…