Метафоры Заноза использовал странные, но суть понял верно. Даже не будь демоны убежденными одиночками, в этой ситуации совратитель Онезима все равно не попросил бы помощи у собратьев. Потому что собратья злорадствовали и имели на то основания, а прийти за поддержкой к злорадствующему сопернику трудно даже самому смиренному из людей, демону же попросту невозможно.
— Будь он человеком, я б сказал, что он парень резкий, но тугодум, — взгляд Занозы стал сосредоточенным.
Хасан уже знал, что будет дальше. Заноза достанет сигареты, но закурит не сразу, а только тогда, когда в голове у него завершится некая цепочка мыслей, результат которой он выдаст после первой затяжки. Этот слишком умный мальчик давно, возможно еще при жизни, сумел избавиться от привычки озвучивать размышления. Но при жизни он не был сумасшедшим. А после смерти за ним, определенно, стоило присматривать на всех этапах умозаключений. Вся история его посмертия просто-таки вопияла об этом. Под присмотром — сначала Рональда Юнгблада, потом Этьена Лероя, теперь вот… ну, да, теперь еще вопрос, кто за кем присматривает, учитывая, что они оба учатся друг у друга, но, как бы то ни было, под присмотром Заноза думал и действовал с максимальной эффективностью и с минимальной разрушительностью. А в одиночку склонен был решать проблемы кавалерийским наскоком.
Мог себе позволить, кто спорит? Но не все, что можно делать — нужно делать.
— Вернись, — велел Хасан, — я здесь, и я тебя слушаю.
— И это охрененно! — Заноза вытащил сигарету, прикурил и встал из кресла. — Хоть я и знаю, что ты меня слушаешь только потому, что считаешь гранатой без чеки.
Ну, вот. Мальчик вышел на сцену. Хасан всегда это так воспринимал. Его бритту доставало самомнения на то, чтобы выпендриваться вообще без публики, просто наедине с собой — Заноза состоял из самомнения целиком, до кончиков накрашенных ногтей. Но зрители его, конечно, вдохновляли.
Эта гостиная — ее окна, затененные соснами, выходили на север, солнце сюда почти не заглядывало, и даже после рассвета можно было не опускать стальные ставни — становилась постепенно самой обжитой. Приспосабливалась под них, как это бывает в домах, а не на дневках. Да и вся Февральская Луна, с самого начала, с первого проведенного здесь дня, стала домом. Несмотря на огромные размеры, странное расположение комнат и залов, и явный переизбыток техники, из которой Хасану были знакомы — и то весьма отдаленно — лишь телевизоры и пылесосы.
Ну, а в гостиной как-то само собой получилось, что перед креслом, в котором Хасан по вечерам читал газеты и почту и диваном, где он по утрам пытался читать книги под неумолкающий телевизор, образовалось обширное пустое пространство, с которого вещал Заноза, когда ему приходила в голову какая-нибудь бесценная мысль или распирало необходимостью поделиться архиважной и зачастую совершенно бесполезной информацией. Слушать его в обоих случаях было довольно интересно, а еще интереснее — смотреть. Так что Хасан не возражал против этих представлений. Тем более, что — возвращаясь к пункту о самомнении — внимания Заноза не требовал.